Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

Ямамото Сюгоро

— Прошу прощения, что потревожила… — громко сказала О-Суги, снимая засыпанную снегом широкополую тростниковую шляпу. Она не узнала свой голос, прозвучавший резко и грубо, и уже раскаивалась, что явилась сюда незваной. Но пусть уж это будут поминки по О-Кику, а после она, как ей думалось, сможет забыть эту женщину.

Через некоторое время отозвался мужской голос:

— Кто там? Да все равно, заходи, кто бы ни был!

Стряхнув с одежды снег, О-Суги вошла в прихожую с земляным полом шириной в три сяку и поздоровалась.

— Меня

зовут О-Суги. Я пришла из Цудзидо, что на Токайдоском тракте. А вы Искэ-сан, верно?

— Так-то оно так, но…

В единственной комнате с дощатым полом, покрытым рогожкой, Искэ сидел перед дешевой глиняной бутылочкой, кажется, он пил сакэ. Не опуская рюмки, он подозрительно посмотрел на О-Суги. Это был сухощавый мужчина лет сорока.

Так вот кого любила О-Кику… А с ним робеешь…

Искэ не казался, как она воображала, мужественным или суровым, но отчего-то поразил ее до глубины сердца, так что хотелось втянуть голову в плечи, и само это чувство было для нее совершенно новым.

За рваной ширмой, какую ставят к изголовью, виднелся ворох слежавшихся тюфяков, возле светильника стояла незаконченная корзина, расщепленный и струганый бамбук валялся повсюду, так что некуда было шагу ступить. Пахло лаком, а вот женщиной — ничуть, и это даже успокоило О-Суги.

Значит, он живет в этом бараке один и плетет корзины…

— Зачем пожаловали, странная вы женщина? — с горькой усмешкой спросил Искэ, в то время как О-Суги с любопытством оглядывалась по сторонам, не объявляя причины своего визита.

— Ах да, простите! — О-Суги смущенно заулыбалась, и их смеющиеся взгляды встретились.

А глаза у него красивые!

Впервые в жизни она видела такие ясные глаза. Хотя тощее, костлявое тело Искэ отмечено было печатью нужды, его улыбающееся озадаченное лицо напоминало лицо мальчишки, который раздумывает, отпустить ли на волю пойманного жука.

О-Суги успокоилась и принялась рассказывать про О-Кику. На лице Искэ отразилось удивление, он встал и начал разводить огонь в очаге.

— Заходите, пожалуйста, прошу. Я сейчас… Не годится, когда в доме нет огня.

О-Суги стала отказываться, мол, ей уже пора идти, и, присев на порог, продолжила свой рассказ. Искэ снова опустился на рогожку и, положив руки на колени, молча слушал, но когда О-Суги достала его корзину, в которой лежало кимоно, он только мельком взглянул и отвел глаза:

— Вот как… Значит, О-Кику все это время…

Он закрыл глаза, некоторое время молчал, а потом проговорил:

— Благодарю за то, что вы проделали столь долгий путь в снегопад, чтобы передать мне это. И все же… стоило ли вмешиваться в чужую жизнь!

Последние слова он сказал как будто сам себе, с усилием выталкивая их изо рта.

О-Суги рассердилась. Ясно, что за человек. Вот оно, мужское бессердечие! Кровь бросилась

ей в голову, в горле клокотали слова упрека. Однако она лишь пристально с укором смотрела на Искэ и молчала. Ведь скажи она хоть слово, ей могли бы намекнуть, сколь не к месту назойливость старухи.

— Ну, мне пора, — тихо сказала О-Суги и поднялась, чувствуя себя совершенно опустошенной.

Смотреть на жалкую фигуру мужчины — понурую, со вздернутым вверх плечом — не было сил.

Повернувшись к нему спиной, она открыла дверь. В уличной тьме кружились белые хлопья, снег пошел еще гуще, чем прежде.

— Не побудешь еще? — Голос Искэ звучал хрипло. — Сильно метет. Да и на постой сейчас вряд ли где пустят. Ворота в наш квартал тоже уже закрыты.

— И все-таки я пойду, — отозвалась, не оборачиваясь, О-Суги.

— Ты сказала, тебя О-Суги зовут, верно? Насильно удерживать не стану, но, может, все же расскажешь еще про О-Кику…

3

Набив пустую жаровню хибати бамбуковыми щепками, Искэ развел огонь. На самом деле рассказывать про О-Кику ей было больше нечего. Искэ тоже молчал, словно немой, к сакэ он даже не притрагивался.

— Я за ночь доделаю корзину. Не обращай внимания, отдыхай. — Он быстро расстелил тощий тюфяк и одеяло, раздвинул ширму, а сам сел, повернувшись лицом в угол.

Постепенно стихли время от времени долетавшие голоса жителей барака, только неявно чувствовалось, что на улице — обильный весенний снегопад.

О-Суги легла не раздеваясь. Она не ужинала и теперь не могла заснуть от голода, однако решила лежать так, пока не рассветет.

— По отношению к О-Кику это жестоко, но моя привязанность — бамбук.

Сидевший до сих пор молча лицом к стене Искэ сказал это словно бы сам себе. Понемногу он разговорился.

— Не то чтобы я не смог в жизни встретить свою женщину… Да, верно, О-Кику я бросил, но, странствуя по всем провинциям, наблюдая бамбук, трогая его вот этими руками, я полюбил его. И чем больше я был им зачарован, тем изворотливее он уклонялся и выскальзывал из моих рук. Что у дерева, что у побега, есть солнечная сторона, а есть теневая, это я знал с мальчишеских лет. Но, по сути дела, ничего-то я не понимал, когда отправился в Эдо и когда считал себя мастером не хуже других… О-Суги-сан, ты как думаешь, у бамбуковой лозы какая сторона гибче и прочнее, солнечная или теневая?

От неожиданного вопроса О-Суги за ширмой на мгновение оцепенела, но она рада была, что с ней заговорили.

— Ну и какая же, интересно? — отозвалась она таким по-молодому звонким голосом, что сама удивилась. Потом немного подумала и сказала: — Может быть, прочнее теневая сторона, которую обдувают северные ветры? А гибкая, наверное, та сторона, что на солнце… — Вот уж никогда она не думала, что у деревца бамбука солнечная и теневая стороны отличаются свойствами.

— Ну, и почему ты рассуждаешь так?