Тихие выселки
Шрифт:
Никак не могла определить, что у нее есть к Егору такого особого, нравился веселым нравом, бесшабашностью, но стоит ли ради этого с ним жизнь транжирить.
Егор, напоив и стреножив лошадь, привязал ее за колесо телеги. Прасковья видела, как он, озираясь, тревожно ее искал, не увидел, позвал:
— Паша, ты где бродишь? Идем!
Она, как бы убоявшись, что он обнаружит ее, нырнула под кусты и, выпрямившись, быстро пошла в глубь леса. Была даже сладость в том, что тайно, скрыто убежала от Егора, отомстив за обещание, которое он дал Низовцеву.
— Па-аша! Пашка!
«Кричи, кричи, может быть, охрипнешь, — радовалась освобожденно Прасковья. — Ишь, придумал силой в лес завезти. Что я, шлюха? Ничего не выйдет». Разгоряченная мыслями, брела лесом, мало заботясь о том, куда выйдет. Голоса Егора уже не было слышно, она шла и ждала, что впереди вот-вот засветлеет и лес кончится, но он так и не кончался. И тогда начала озираться, пытаясь припомнить места, но лес стоял чужой, незнакомый, ее охватила тревога, желала лишь одного, чтобы до темноты хотя бы в какое угодно село попасть.
Все-таки вышла на свою дорогу. Робко ступила, огляделась, не притаился ли где Егор, — никого, прислушалась — не гремят ли колеса Егоровой телеги. Со стороны Урочной дорога была тиха и пустынна. Прасковья устало тронулась домой, но за поворотом обнаружила груженую машину, в ее кузове на чем-то, застланном брезентом, сидели мужчины. Грузовик, видать, только что выбрался из колдобины: позади из разбитой колеи торчали кусты орешника.
— Давай, шабренка, к нам! — увидев Прасковью, позвал из кузова мужчина, то был заезжий каменщик Семен Семенович, квартировавший у Сулуяновых. Грузовик запыхтел, Прасковья подбежала. Другой мужчина, сидевший рядом с кабиной, постучал шоферу:
— Подожди!
Семен Семенович подхватил Прасковью, вставшую на колесо, втянул на верхотуру.
— Все дома? — глухо крикнул шофер.
— Пошел! — отозвался мужчина, наклоняясь над кабиной.
Прасковья, переводя дыхание, поправила платок и подумала, что теперь-то Егор не догонит.
— Ты откуда взялась? — спросил Семен Семенович. — На дороге мы тебя не встречали.
— С луны свалилась.
— Теперь не диво и с луны…
13
Новый дом Устиньи Миленкиной утешил малиновцев. И снова всяк отдался своим хлопотам. Анну Кошкину беспокоили дети. «Пора их к месту определять, — думала она. — Гора запросится жениться». В отличие от односельчан сына звала Горой, а не Гогой. Тоне оставалось еще год учиться в медицинском институте. Часто Анна тоскливо-сладостно представляла: вот повстречалась бы вдруг Тоня, как бы обрадовалась, как бы кинулась к ней, ведь почти год не виделись.
— Нюра, — окликнули сзади. Анна недоуменно приостановилась: давно так, по-девичьи, ее не называли. На какое-то мгновение усомнилась — не почудилось ли. Подошел Грошев. Озираясь, спросил:
— Тоня на лето приедет?
— Тебе-то что?
— Поди, не чужая.
— Не чужая и не твоя. Экзамены у Тонечки, потом каким-то туристом поедет. Пишет: не ждите.
Грошев пожевал губами, полез в карман, достал
— Пошли от меня.
Пошел, ссутулясь, грузно ступая по тропке. Анна пересчитала деньги. Полсотня. Так растроганной и переступила порог.
Гога в самодельный баул затискивал новый шерстяной костюм. Анна, меняясь в лице, настороженно спросила:
— В вагончик мазутом пачкать?! — и вырвала костюм.
Гога перехватил ее руку в кисти, сжал так, что Анна охнула и села на сундук.
— Добра нажили гору, я ходи галахом.
Анна перестала всхлипывать.
— Аль какую завел?
— Тебе не все равно?
— Не все равно, я — мать.
— Без тебя проживу.
Анну как по голове стукнули: неужто правду судачат бабы?
— Ты живешь с ней?
Гога не понял.
— В будке живу.
У Анны малость отлегло. Исподволь выпытывала, что за девушка, какая у нее семья в Кузьминском. Гога сначала отмалчивался, но затем разоткровенничался; слушала и беспокойно думала, что не заметила, как сын вырос и чужой стал, без матери какую-то нашел, а тихоня ведь.
Гога сказал, что девушку зовут Настей, живет она с матерью, но скоро обнаружилось, что Настя вовсе не девушка, а разведенная, у нее есть сынишка. Сердце Анны сжалось, на щеках четче выделились морщины, на виске билась синяя жилка, она отстукивала одно слово: «беда».
— Гора, — спросила Анна вкрадчиво. — Зачем тебе разженя с ребенком? Неужели тебе не нравится ни одна девчонка?
Гога замялся.
— Манька Антонова, но у нее мать… и шофер из города ездит.
— Ты с Наськой повремени, она никуда не денется, кому с дитем нужна. Ты к Мане будь поближе да поласковей. А шоферишко от скуки ездит, осень настанет, дороги не будет, бросит ездить.
— Мне надоело в Кузьминское пешим ходить, слыхал, для трактористов в сельпо мотоциклы привезли, — смекнул Гога.
— Ладно, будет тебе мотоциклет, только с той повремени.
Лежала ли Анна в постели, шла ли куда, доила ли коров, ее съедала сухота-забота, как отвести беду от сына. Мотоцикл в сельпо Гоге не продали: заявки не поступало. Анна съездила в Конев, сходила в райком ко второму секретарю. Тот быстро уладил дело. Домой возвращалась веселая, чувствовала себя удачливой и думала, что и с женитьбой сына уладится. Молодая Антонова — девка работящая, у нее с Горой пошло бы. Анна и дом помогла бы им купить, только живите, милых детушек родите.
С того дня Анна глаз не спускала с Маши. Как-то шли из летнего лагеря пешком. Анна нарочно придержала Машу, участливо спросила:
— Тяжело, поди, доченька, сорок коровушек доить?
Маша глянула исподлобья.
— Помощи просить не стану.
— Знаю, характерная ты. С твоей мамашей мы старинные подруженьки, она труженица первостатейная, только жизнь не удалась, она у всех у нас не очень-то удалась через войну проклятущую.
— Что же ты на мою мать пожаловалась? — с обидой спросила Маша. — Я бы на свою подругу не написала.