«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
А. С. Серафимович. 1924 г.
«МОЛОДОЙ ОРЕЛИК»
Шолохов передал Серафимовичу второй экземпляр рукописи первых трех частей «Тихого Дона» 13 октября 1927 года. 7 ноября 1927 г., принимая дома зарубежных писателей по
«— Друзья мои! Перед вами — молодой писатель Земли Русской. Он моложе меня более чем на сорок лет, но я должен признаться, во сто раз талантливее меня. Имя его еще многим не известно, но через год его узнает весь Советский Союз, а через два-три года — и весь мир... С января мы будем печатать его “Тихий Дон”»25.
А. С. Серафимович в 1926 году стал ответственным редактором журнала «Октябрь», который выходил на базе издательства «Московский рабочий». Роман Шолохова, без преувеличения, потряс Серафимовича.
В «Записях 1925—1927 гг.», которые Серафимович вел для себя в тетрадях и записных книжках, целая страница посвящена впечатлению, которое произвел на него молодой писатель.
«Шолохов. Невысокий, по-мальчишески тонкий, подобранный, узкий, глаза смотрели чуть усмешливо, с задорцем: “Хе-хе!.. дескать... вижу...” <...> громадный выпуклый лоб, пузом вылезший из-под далеко отодвинувшихся назад светло-курчавых, молодых, крепких волос. Странно было на мальчишеском теле — этот свесившийся пузом лоб...
С Лузг[иным] сидим в рестор[ане] Дома Герцена, говорим о редакц[ионных] делах. Уговариваю напечатать Шолохова “Тихий Дон”. Упирается.
Шолохов на вечере “Моск[овского] раб[очего]” подвыпил. Небольшой, стройный, узко перехваченный ремнем с серебряным набором. Голова стройно на стройной шее, и улыбка играет легонькой насмешливой хитроватой казац[кой]...
Шолохов откинулся назад, белый лоб, неестественно-выпуклый, огромный, светло-вьющиеся волосы. А лицо загорелое.
Резко, точно очерченные, по-азиатски удлиненные, иссиня-серые глаза смотрели прямо, чуть усмехаясь, из-под тонко, по-девичьи приподнятых бровей.
Длинные глаза, а в углах резко острые и чистые.
Когда взглядывал, от глаз шел синевато-серый свет.
...И волосы были мягкие, как у ребенка.
И глаза, когда говорил, и губы чуть усмехались: “Дескать, знаю, знаю, брат, вижу тебя насквозь”»26.
За этими словами Серафимовича, написанными для себя, а не для печати, — изумление, которое оставил в его душе Шолохов: его можно определить как предощущение, предчувствие гения. Сходно воспринял «Тихий Дон» М. Горький: прочитав первую книгу романа, он сказал: «Очень, анафемски талантлива Русь»27.
На вечере, посвященном его 70-летию, в 1933 году, отвечая на вопрос «Как вы оцениваете “Тихий Дон” Шолохова?», — Серафимович сказал: «— Великолепная вещь. Я должен вам признаться, что это единственный писатель, которому по-настоящему судьба, можно сказать, целый ворох наклала творческих сил. Вот наш брат сидит, погрызет, погрызет перо, напишет, взвесит... А ведь у него как на черноземе прет. Он с трудом ходит, потому что он перенапряжен
Последние слова Серафимовича — ответ на вопрос А. И. Солженицына: «Тогда — несравненный гений?»29.
Что касается того, была ли «подтверждена и повторена» «высота», именуемая «Тихим Доном», на протяжении всей последующей жизни писателя, о чем писал вслед за своим вопросом Солженицын, — это особый вопрос, к нему мы еще вернемся. Скажу только, что ответ на него невозможно найти без учета того самого фактора «пролетарской цензуры», о котором говорил здесь Солженицын, причем взятого в самом широком смысле. Фактор этот неоднократно останавливал «ошеломительный ход» не только романа «Тихий Дон», но и повлиял на весь последующий путь писателя, как и развитие всей советской литературы.
Эта «пролетарская цензура» сказалась уже при публикации первой книги «Тихого Дона», — в отказе Госиздата печатать роман по идеологическим мотивам («идеализация казачества»!), как и в стремлении руководства редакции «Московского рабочего» избавиться от рукописи молодого автора и передать ее в «Молодую гвардию», где, учитывая опыт взаимоотношений Шолохова с этой группой, роман был бы наверняка отвергнут. Показательна и позиция заместителя Серафимовича в журнале «Октябрь» М. Лузгина, которого главный редактор журнала должен был «уговаривать» напечатать «Тихий Дон», а он «упирался».
М. Лузгин был «упертый» рапповец. Третьеразрядный беллетрист и «теоретик литературы» в рапповском духе, автор бездарных повестей «Хуторяне» и «Граммофон» о «классовой борьбе в деревне», Лузгин в недалеком будущем, в связи с публикацией третьей книги романа, принесет Шолохову немало горя. Но в 1927 году у него не хватило сил остановить публикацию «Тихого Дона» — авторитет Серафимовича был исключительно велик, так что роман был принят к публикации одновременно в «Октябре» и в «Московском рабочем».
Глубоко уважительное отношение к таланту Шолохова Серафимович пронес через всю жизнь. Как справедливо подчеркивает Ан. Калинин: «А. С. Серафимович имеет непосредственное отношение к судьбе Шолохова, как писателя. <...> Шолохов — огромный писатель, — сказал во время <...> встречи (с Ан. Калининым. — Ф. К.) Серафимович. — Он силен в первую голову как крупнейший художник-реалист, глубоко правдивый, смелый, не боящийся самых острых ситуаций, неожиданных столкновений людей и событий.
И чуть помолчав, Серафимович, тряхнув головой, повторил:
— Огромный, правдивый писатель. И ...черт знает как талантлив...
Последние слова Серафимович произнес с каким-то даже изумлением»30.
Благодаря неуступчивости Шолохова и поддержке Серафимовича первая и вторая книги «Тихого Дона» были опубликованы в 1928 году почти без редактуры: первая — в январе — апреле, вторая — в мае — октябре.
«Опасения автора, что могут “разнести” первую книгу “Тихого Дона”, не оправдались, — сообщает Николай Тришин. — Книга вышла в начале 1928 года. Правда, несколько месяцев о ней нигде не было серьезного критического разговора — не хвалили и не ругали. Было впечатление, что критики всех многочисленных направлений пока примерялись к ней.