«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Кузнецов Феликс Феодосьевич

В годы Гражданской войны сформировался совершенно особый тип народных военачальников, или, как говорил о себе Миронов, народных социалистов, поверивших в идеалы народовластия, по миропониманию и, в той или иной степени, анархистов по поведению, выдвинутых из своей среды казачеством и крестьянством. Одни из них, — Буденный, Ока Городовиков, Ковтюх, Щаденко, Федько и др. — прошли с большевиками путь до конца, другие, как например, Подтелков, Кривошлыков, погибли в самом начале Гражданской войны, третьи, как тот же Ф. Миронов, Б. Думенко были отторгнуты ультрареволюционерами и расстреляны.

Харлампий Ермаков — прототип Григория Мелехова, — бесспорно, принадлежал к типу народных лидеров,

выдвинутых казачеством на переломе истории. Он был близок по правдоискательству Филиппу Миронову и своей, хотя и несколько иной, но столь же трагической судьбой. Вне контекста этих характеров нам не понять Григория Мелехова.

Все эти народные вожаки времен Гражданской войны, как правило, храбро сражались на полях Первой мировой войны, получив там Георгиевские кресты и офицерские чины. Они были стихийными социалистами и «большевизм» их был весьма условен.

«...Когда 25 октября большевики захватили власть, что откровенно скажу, я встретил несочувственно», — писал Миронов, подчеркивая: «К идее большевизма я подошел осторожными шагами и на протяжении долгих лет...»⁴². Подошел, движимый чувством социальной справедливости, стремлением к борьбе за счастье народа. Это было народническое чувство, которое, повторяю, росло из глубинных традиций всей русской культуры и освободительной борьбы XIX века. Оно было разлито в обществе, было определяющим для самосознания многих людей. Эти общедемократические чувствования разделял и отец М. А. Шолохова, не пустивший сына смотреть, как Мария Дроздова получала из рук генерала наградные за убийство своего кума-большевика: «Нечего глазеть на палачей!»

Можно предположить, что в этой атмосфере «передовых», как говорили в ту пору, демократических, народнических по истокам умонастроений и чувств воспитывался и молодой Шолохов.

Симпатии и поддержка революции в 1917 году были свойственны довольно широкому кругу казачества; выражением этих настроений и проникнуты документы мироновского архива. Тем горше были обиды, тем глубже оказалась боль, когда вместо заботы о счастье народном новая коммунистическая власть на Дону — в лице комиссаров и трибуналов — обрушила на казаков поголовные кары, обрекла казачество на геноцид.

Подобную политику в отношении казачества не могли принять не только его вожди типа Миронова, не только зажиточные казаки, но и казаки-большевики, те же братья Трифоновы, или Ковалев, отличавшийся, как и Харлампий Ермаков, удивительной честностью. Каннибалистскую в отношении деревни политику «военного коммунизма» не приняло крестьянство в целом, ответив на эту политику феноменом Махно, антоновским восстанием, Кронштадтским мятежом и крестьянскими бунтами по всей стране. Да и метания таких людей, как Фомин, Вакулин и др. выражали тот же протест крестьянства и казачества против «военного коммунизма» и продразверстки.

В конечном счете, как известно, по инициативе Ленина, РКП(б) была вынуждена отказаться от политики «военного коммунизма» и продразверстки, утвердить политику НЭП’а, смягчить свое отношение к крестьянству и казачеству.

Документы свидетельствуют, что Ленин принимал Миронова 8 июля 1919 года — незадолго до его ареста — по его просьбе. Ф. Миронов, несомненно, читал в газете «Донские известия» от 20 (7) марта 1918 года телеграмму за подписью Ленина и Сталина, адресованную «революционному казачеству», когда на Дону устанавливалась советская власть. В телеграмме речь шла о самоуправлении Дона и его автономии: «...Пусть полномочный съезд городских и сельских Советов всей Донской области выработает сам свой аграрный законопроект и представит на утверждение Совнаркома. Будет лучше. Против автономии Донской области ничего не имею»⁴³.

В своих письмах и заявлениях, где он защищал донское казачество от произвола, Миронов неоднократно ссылался на эту позицию Ленина, согласившегося в феврале 1918 года с самоуправлением в виде Советов и автономией Дона. Но это был всего лишь лозунг.

Ф. К. Миронов (справа) с защитником в зале суда. 1919 г.

«Изъятый» с Дона, Филипп Миронов весь 1919 год проводит в своеобразной ссылке — сначала в должности помощника командующего Белорусско-Литовской армией, а потом командира несуществующего Донского казачьего корпуса в Саранске, который он должен был сформировать из плененных Красной армией и перешедших на сторону советской власти казаков. Солдат и материального обеспечения корпусу не давали, и за полгода Миронов с большим трудом смог сформировать два полка, одним из которых командовал вёшенец Фомин. Но главное — корпус упорно не пускали на фронт, — пока комкор Миронов не объявил, что он самовольно, без разрешения властей, выступает со своим корпусом из Саранска на Дон, чтобы сражаться с белыми. Это его решение было объявлено мятежом, сам он обвинен в измене, а после того, как его части без боя сдались окружившим их буденовцам, арестован и вместе с другими командирами корпуса приговорен к расстрелу.

Кстати, здесь мы встречаемся с нашим давним знакомцем Яковом Фоминым, установившим в 1919 году в Вёшенской советскую власть, а кончившим жизнь главарем банды.

До того, как Фомин поднял на восстание свой караульный эскадрон в Вёшенской в марте 1921 года, он был помощником военкома Верхне-Донского округа, а потом — командиром 1-го Донского полка в корпусе Миронова, одним из ближайших его сподвижников. После так называемого «мироновского мятежа», он был вместе с Мироновым приговорен к расстрелу, потом, как и Миронов, помилован и в 1920 году направлен в Верхне-Донский округ, где возглавлял охрану окружного исполкома. Об участии Фомина в мятеже Миронова в романе сказано так: «...В Михайловке, соседнего Усть-Медведицкого округа, восстал караульный батальон во главе с командиром батальона Вакулиным.

Вакулин был сослуживцем и другом Фомина. Вместе с ним они были некогда в корпусе Миронова, вместе шли из Саранска на Дон и вместе, в одну кучу, костром сложили оружие, когда мятежный мироновский корпус окружила конница Буденного» (5, 397). Эту информацию Шолохов, скорее всего, получил из «устного предания». Только в 1958 году в книге воспоминаний «Пройденный путь» (М., 1958) С. М. Буденный расскажет, как его конница окружила в 1919 году остатки корпуса Миронова и как «мироновцы» в одну кучу складывали оружие. Но на Верхнем Дону помнили о недавнем восстании Вакулина, которое привело к аресту и расстрелу командира 2-й Конной армии Филиппа Миронова.

Именно накануне суда Миронов и написал свое второе письмо Ленину. Сыграло ли свою роль это письмо или другие обстоятельства, в частности, угроза волнений среди казачества, однако, вскоре после суда Миронов и его сподвижники решением ВЦИК’а были помилованы, сам Миронов направлен на советскую работу на Дон, а несколько месяцев спустя, когда дела на Южном фронте для Красной армии были особенно плохи, возвращен в армию. В предельно короткий срок он создал из казаков 2-ю Конную армию, показавшую чудеса героизма в борьбе с Врангелем. Слава и популярность Командарма—2, Филиппа Миронова в ту пору превышали славу и популярность Командарма—1, Семена Буденного.