«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Кудинов ведет свой рассказ с «начала 1918 года, когда только начинали “брухаться” кадеты и советы»; он считает, что «много-много кровавых штрихов» того времени «остались мало заметными, поглощены вскоре нагрянувшими событиями, которые как кровавый бурный поток, разошлись по всему лицу земли русской и земли казачьей»133.
Главка, которая называется «Пролог», начинается так:
«С 1912 года служил я действительную службу отечеству в 12 Донском казачьем полку. В составе того же полка в 1914 году выступил на боевой фронт, против Австро-Германии. Бился за родину храбро, чтобы не посрамить оружие воинства великой России и не уронить достоинства казачьей славы.
6-го января 1918 года в составе полка прибыл на Дон. В продолжении одного месяца полк наш квартировался в хуторе Сетракове Мигулинской станицы. По пути следования полка на
Кудинов не раз подчеркивает, что «офицеров из казачьей пролетарии» и «офицеров из панов» после революции 1917 года ждала разная судьба. «Генералы да полковнички, усачи лейб-гвардейские, что вчера поклялись перед крестом и Евангелием служить Дону родному и крови не жалеть, как жуки на проезжей дороге в погреба расползлись — испугались до смерти...
Казаки же фронтовые, что не раз в огневых переделках бывали, просидели три года в окопах с солдатами, не захотели у панов-паразитов быть опричниной, да плетьми пороть люд трудящийся, разошлись по домам — в хутора и станицы...»135.
Кудинов воссоздает напряженную атмосферу в казачьих станицах и хуторах в начале 1918 года:
«Я прибыл в Вёшенскую станицу в начале февраля месяца, как раз в разгар первой революционной стадии. Бурное дыхание пока что бескровного соперничества, духовной эры, проповедь социального равенства, как вешние воды разлившегося Дона, неудержимо выступили из берегов старой патриархальной жизни казачества, наполняли лабиринты человеческой души, заливали застоявшееся болото царских времен, с корнем выворачивали позеленевшие от времени пни; сволакивали мусор, очищая старое поле для нового строительства, для нового творчества... Зашумел майдан, закружился вихрь степной! Столкнулись два единокровных мира с иной идеологией и мировоззрениями... Мир стариков, почитавших нерушимость царских и панских велений, и фронтовиков, окрещенных огнем и мечом на фронте, дорого заплативших кровью за измену и распутство царской камарильи... Душа фронтовиков, как не обросшая летательной силой птица, рвалась к свободе, к человеческой правде, чтобы казак мужику, а мужик — казаку были бы братьями, а не злодеями по царскому нраву. Старики же, приученные к богобоязненности, к рабской покорности панам, попам и к беспрекословному служению царю как Богу, были не согласны. В их души не вмещалось понятие, что можно жить и без царя-помазанника божьего. Собраниям и спорам краю не было, старики, не имея иных, по моменту, аргументов, огрызались и покрикивали...»136.
Столь широкое поначалу приятие казачеством революции и ее социальных идей определялось во многом тем именно, что Россия была глубоко православной и общинной страной, с глубоко развитым чувством социальной справедливости. Кудинов на многих страницах приводит споры между казаками-фронтовиками и стариками о приятии и неприятии революции, и главным аргументом в этих спорах как с той, так и с другой стороны было Евангелие. Революция и ее идеи воспринимались поначалу в народе как воплощение социальных заветов Евангелия, как воплощение многовековой мечты народа о справедливости. «Только что оторвавшись от долгой окопной жизни, моя мятущаяся душа, — пишет Кудинов, — импульсивно рвалась в неведомый простор, на великий подвиг за счастье народное, за идеал жизни любви и братства»137.
Так воспринимал революцию Павел Кудинов, как и Харлампий Ермаков и главный герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов. Потому многие казаки-фронтовики — включая Павла Кудинова и Харлампия Ермакова — и пошли на службу к советской власти, а потом открыли фронт Красной армии в январе 1919 года, потому столь болезненно восприняли они крушение своих иллюзий, которое произошло именно после января 1919 года. Что касается «первой революционной стадии», то есть 1918 года, то Кудинов считал, что в ту пору беспощадную кровавую борьбу развязали не «красные», а «белые» «казачьи дворяне». Кудинов рассказывает, как они провоцировали казачество на эту кровавую борьбу. «Один из таких дворян по имени полковник Алферов... объявил себя
Слух этот был запущен перед Пасхой, — именно тогда казаками и был захвачен отряд Подтелкова. Помните — в романе «Тихий Дон»:
«— А крест носишь?
— А вот он... <...>
Старики с вилами и топорами из отрядов по поимке “бунтовщика Подтелкова” изумленно переглядывались:
А гутарили, будто вы отреклись от веры Христовой.
Вроде вы уж сатане передались.
Слухи были, будто грабите вы церкви и попов унистожаете...» (3, 375).
В «Тихом Доне» отчетливо слышны отзвуки этих злокозненных слухов в прямой связи с захватом и казнью подтелковцев:
«... Как выяснилось, эту подлую, гибельную для казачества провокацию притащил в чемодане полковник Алферов от генерала Краснова из Новочеркасска и безрассудно пустил ее в мирное население, — пишет П. Кудинов. — А Краснов... заполучил эту проказу из немецкой лаборатории...»139.
Павел Кудинов — так же, как и Харлампий Ермаков в жизни и Григорий Мелехов в романе — не приемлет расправы над Подтелковым и подтелковцами. Кудинов рассказывает о приснившемся ему в заключении сне об этой казни и заключает:
«Да, любопытный сон, подумал я. Подтелкова я не видел, а снится почему-то. Тела истлели, а души их живые, точно по неисповедимому закону, меня нашли. Памяти о себе требуют и к покаянию призывают...»140.
Впечатляющие страницы в «Истории моего ареста...» посвящены казачьей расправе над Тираспольским отрядом 2-й Социалистической армии. Здесь документально воссоздана трагическая история уничтожения Тираспольского отряда. В описании этой истории у Кудинова есть разночтения с «Тихим Доном». Шолохов писал, что Тираспольский отряд в чем-то сам навлек на себя гнев казаков: когда отряд проходил через юрт Мигулинской станицы, красногвардейцы бесчинствовали по дороге, «начали резать овец, на краю хутора изнасиловали двух казачек, открыли беспричинную стрельбу на площади, ранили одного из своих...» (3, 386).
Кудинов считает, что все было не совсем так. Он пишет:
«Тираспольская красная дивизия под командой товарища Венедиктова перед этим вела героические бои с немецкими оккупационными частями...
Отступление тираспольцев происходило в пятницу перед Пасхой, сопровождалось оно в полном порядке, без всяких каких бы то ни было насилий над жителями хуторов.
Не подозревая, что казаки спровоцированы красновско-алферовской контрреволюционной шуткой и что казаки уже взялись за оружие и поджидают ни в чем неповинного “врага”, тираспольцы, без всякой передовой разведки пришли в хутор Мешков и, как овечки, расположились там на ночлег, даже не выставили внутреннюю охрану — патруль.
На сцене взбудоражившихся казаков Мигулинской станицы появился отъявленный провокатор есаул Филометов Василий Васильевич, стан. Казанской и некий Чайкин (тот самый казак Мигулинской станицы Чайкин, о котором уже шла речь и который готовил Верхнедонское восстание, а потом выступил с сообщением о восстании на заседании Верховного Казачьего круга в Новочеркасске в мае 1919 г. — Ф. К.). Разумеется, что для поганого дела отыскиваются поганые люди. На рассвете, под Великую Субботу, казаки, без всякого хотя бы малейшего повода со стороны тираспольцев, безбожно напали на спящих солдат дивизии, окружили, разоружили их, а начальника дивизии Венедиктова Филометов собственноручно искромсатил железной лопатой, раздел догола, а кольца поотрубал совсем с пальцами и приказал зарыть как собаку под плетнем»141.