Тихий гром. Книга четвертая
Шрифт:
Увидев делегацию толстосумов из окна, Федич решил, что удобнее будет с ними беседовать на улице, при солдатах, и поспешил туда. Раздвинув скрещенные винтовки солдат, он вышел из оцепления и, заложив руки назад, предстал перед разъяренными буржуями, готовыми растереть его в порошок.
— Слушаю вас, господа.
— Вы и весь Совет, — сдержанно начал Башкиров, — проявляете недопустимое самоуправство. Вы совершенно не признаете городскую Думу, хозяина города. Вы самовольно заняли это здание, не соизволив испросить на то разрешение Думы…
—
— Здесь — лазарет! — прохрипел, раздувая коричневые ноздри, Латып Яушев.
— А вот чего нет, того нет, — засмеялся Федич. — Под этой вывеской нет и признаков лазарета. Свидетелей у нас, как видите, много, — показал он на солдат. — Можно еще пригласить из здания. Дума прятала пустующее помещение под этой вывеской. Это, я думаю, вполне подходяще для жуликов, но несолидно для Думы.
— Все ваши советчики хамы и нахалы! — кипел Яушев. — Мы вызовем казачий полк! Плетками учить надо этих свиней!
— Значит, вы не освободите здание? — спросил Башкиров с угрозой в голосе.
— Нет, не освободим, — твердо ответил Федич. — У нас есть защита даже на тот случай, если вы появитесь тут с казаками.
Выкрикивая ругательства и угрозы, Латып и его спутники отступили к автомобилю и уехали. Башкиров держался более достойно, чем его сообщники, но внутри-то и у него кипела буря.
Федор Федорович понимал, что никаких казаков, скорее всего, не пошлют, дабы завоевать этот дом. Но обстановка с каждым днем накалялась все более и грозила взрывом. Понимал он также и то, что в случае заварухи казачий полк, стоящий в лагере за городом, будет защищать Думу, Временное правительство. А надежда на 131-й запасной полк — самая хлипкая.
К концу дня 12-ю роту вернули обратно в казармы. В исполкоме пошла обычная работа. На вечер было назначено заседание президиума Совета. Но прошло не более получаса после его начала, как во всем доме погас свет. Начали искать свечи, кто-то заметил:
— Не иначе, Башкиров поклон шлет.
В это время распахнулась дверь, и в потемки зала вошли трое.
— Свет потеряли? — послышался от двери бодрый голос Терентия Дмитриевича Дерибаса. — Прошу прощения за небольшое опоздание, зато я вам привел вот этих темнителей.
— Кто такие? — подходя к ним, спросил Федич.
— Провода перерезали вот тут, на столбе, — пояснил Терентий Дерибас, загораживая выход.
— Кто такие? — грозно повторил Федич.
— Монтеры мы, с электростанции Башкирова, — ответил один, повыше ростом.
— Сами придумали эту пакость или послал кто?
— Хозяин послал. Для чего же нам это делать?
— Сможете снова подключить нас немедленно?
— Запретил хозяин и грозился с работы прогнать.
— Арестовать! — загремел Федич. — Монтеров вызвать с холодильника. На станцию
Федор Федорович тут же связался с Башкировым по телефону и предупредил его, что если эта негодная игра с отключением света продолжится, то на электростанции будет объявлена забастовка рабочих. Все предприятие прекратит работу.
Скоро явились монтеры с холодильника, и свет в исполкоме засиял снова. У столба на всякий случай пришлось поставить пост из рабочих типографии. Но Башкиров больше не повторял нападок на исполком. Понял: не стоит размениваться на такие мелочи.
— Слушаю приказ, поколь при вас, — засмеялся он после предупреждения Сыромолотова, — а как не будет вас, позабуду ваш приказ.
Башкиров знал, что говорил, и Федич прекрасно понял его намек. Да и без него было известно, что в городе и его окрестностях расквартировано более двух тысяч вооруженных казаков. 131-й полк мало надежен, хоть и работали в нем большевистские агитаторы. Но там не перестали действовать и офицеры из бывшего Союза солдат.
На этом же заседании в повестке дня появился вопрос о немедленном формировании красногвардейских отрядов из рабочих всех крупных предприятий города.
Незаметно подступила осень с множеством сельских хлопот о хлебе. Закопался мужик в землю — не до политики ему. А дед Михайла Рослов еще и так говорил: «Власти-то, они разные бывают, а ни одна без хлебушка обойтиться не может. На то он и мужик, чтобы хлеб миру давать». А к хлебу, еще не везде убранному, тянулись уже руки Временного правительства.
Деревня так и жила слухами, которые не только не могли хоть что-то прояснить, но еще больше затуманивали мужичьи головы, и без того темные. Виктор Иванович Данин, кипя в городском круговороте дел, почти не показывался оттуда. Из оставшихся самый грамотный в хуторе человек — Кестер.
После неудавшейся свадьбы в доме Кестеров постепенно все улеглось, притихло. Кольку снова перестали замечать. О жизни Иван Федорович любил размышлять в одиночестве. Но иногда хотелось и ему знать, что мужики скажут по тему или иному поводу.
Из города вернулся Кестер с невеселыми думами. Побывал он там в купеческих лавках, по базару потолкался. Если и встречались нужные товары, то цены такие, что подступиться невозможно. Ничего не купил там Иван Федорович. Какой-то плюгавый гражданин, видать, агитатор, всучил ему воззвание Троицкой уездной продовольственной управы. Его-то и привез он в хутор.
В городе начитался он всяких воззваний, объявлений, приказов, постановлений; наслушался всяких разговоров. Одни проклинали всех буржуев, казаков, попов. Другие на чем свет стоит поносили большевиков, голодранцев, возомнивших себя пупом земли. Эти «другие» были для него понятнее и ближе, но своими глазами видел, что так вот просто отмахнуться от голодранцев, как раньше он делал, уже нельзя. Большевики будоражат Россию.