Тихий гром. Книга четвертая
Шрифт:
Сговорились заранее. С вечера все приготовили: телеги смазали, мешки уложили. Выехали утром задолго до свету. По мерзлой, кочковатой дороге не ускачешь скоро-то с возом. Демид Бондарь — впереди, Гаврюха — за ним, и все прочие в том обозе выстроились. Григорий Шлыков замыкающим оказался. Всю дорогу ехали шагом, а лошадки от тяжкой дороги взмокли, пар валил от них на морозце утреннем.
Рассвет застал их на дальнем подъезде к городу. Вдруг сбоку, из колка, два верховых казака показались. Один шагом поехал
Оставшийся казак тихим шагом ехал и, по всей видимости, не собирался дорогу обозу пересекать. Путь его скрестился с последней подводой.
— На базар? — спросил он у Григория Шлыкова.
— Какой же базар, коли запрещена вольная торговля хлебом, — ответил тот. — На мельницу.
— Ну, на мельнице ноничка не завозно, — в ус казак усмехнулся, — скоро смелете!
Придержал он коня, а потом повернул его обратно туда, откуда приехал.
По длинному пологому спуску дорога повела к речке. Меньше версты до нее осталось. И тут слева из-за бугра казаки выскочили — целая сотня. Впереди на высоком гнедом коне офицер скакал.
— Стой! — заорал он издали, махая шашкой. — Остановись, мать-перемать!
Вихрем летела сотня наперерез обозу. С казаками шутки плохи — натянул вожжи Демид Бондарь. За ним и все остановились. Не ускачешь от верховых с возом-то по такой дороге.
— Хлеб ваш конфискуется для военных нужд! — прокричал, подъезжая, сотник. — Поворачивай за мной!
Развернувшись, обоз двинулся в Солодянку. Мужикам не только вслух возмущаться, словом перекинуться нельзя было, потому как в кольцо взяли их казаки, со всех сторон окружили. Пиками их огородили, будто великих преступников, душегубов сопровождают.
Так и по Солодянке вели до какого-то большого амбара. Там приказали мужикам высыпать зерно. Ни взвешивали его, ни документа никакого не выдали. А потом отпустили с миром. Даже не спросили, из какой деревни попались им мужики. Опорожнили все мешки у них и отпустили.
Пока ссыпали зерно, лошади успели малость подкормиться. А потом напрямую домой вдарились. Хмурые все, озлобленные.
— Гляди, мужики, как мы ноничка смололи-то скоро, — говорил кум Гаврюха, усаживаясь в телегу. — Без всякой очереди крупчатка получилась. И домой к обеду поспеем, небось.
— К вечеру еще привозите, — осклабился сотник, садясь на коня. — Опять без очереди примем.
Не успели хуторяне от амбара отъехать и в цепочку подводы выстроить, молодой казак подскакал к сотнику и доложил, что по верхней дороге восемь подвод с хлебом идет к городу. И снова полетела сотня готовый хлебушек встречать, крестьянским трудом и потом взращенный.
Поняли мужики, что на всех дорогах поставлены казачьи дозоры. Сами они
— Табачком не угостишь ли, дядь Гаврил? — Подсел на телегу к Гаврюхе Василий Рослов. — С этими делами весь табак спалил. И дома ни пылины не осталось.
— Табачок-то ноничка, Вася, по пятаку закрутка стоит.
— Ежели хошь, дак сейчас и уплачу.
— Да ладно уж, кури. С солдата какой спрос! — закряхтел Гаврюха, подавая кисет. — Тут вон хлебушка цельный воз, а у кого два отняли и не спросили, сколь заплатить… Чтоб им подавиться хлебушком етим! Чтоб он у них колом в горле-то застрял!
— Вот дак казаки-разбойники! — жадно затягиваясь крепчайшим дымом, говорил Василий. — Теперь уж они днем на дорогу вышли с пиками да с шашками… Не подавятся они тем зерном: ежели сухо покажется, кровью мужичьей запьют.
— А чего ж мы-то на их глядим! — взорвался Гаврюха. — Сговариваться надоть да свою, мужичью, армию против их выставлять. Всю жизню теснят они нас, а мы терпим… У мине печати от Смирновской нагайки с десятого году на спине горят… Вы не видели тогда, уехали все из ночного от Купецкого озера, а я про то никому не сказал.
— Вот видишь, как оно выходит-то, дядь Гаврил, — усмехнулся Василий, — они нас бьют да еще и сказывать никому не велят. А ты говоришь — армию мужичью выставлять. Ее ведь сперва собирать надоть, обмундировать, вооружить да поучить хоть маленько не помешает. А у их войско-то завсегда готово — на конях и с оружием. Кликнул их атаман — и они в строю. Веди, куда приказано.
— Да солдаты есть и у нас: ты, Гриша вон Шлыков, Ганька мой, Проказин Егор, Тимофей… Да мало ли по хуторам, по деревням фронтовиков. А к им и молодежь прилепится — вот и войско.
— Так оно, может, и станется. Только сказал бы ты мне, где винтовки-то взять. Нас тут вот поболее десятка человек. Будь у нас хоть один пулемет да по винтовочке — не подпустили бы мы эту сотню к себе. А то они нас, ровно курят бабы во двор загоняют.
Раздумались мужики, размечтались, а мешки-то из-под зерна под ними пустые лежат. Дома с мукой обоз ждут, а он с бедой возвращается. Куда-то на другие мельницы ехать придется, да с разведкой, чтобы опять в казачьи лапы не угодить.
Когда дорога привела на возвышенность, откуда виден весь хутор, как на ладони, взгляды мужиков зацепились за новое строение. Горячо взялись за стройку дома для сельского Совета. В два дня перевезли сруб, и тут его моментально собрали. И покрыть успели, а с отделкой застопорилось, медленнее пошло.
— Нашей крестьянской власти и поселиться-то негде, — посетовал Гаврюха. — Командовают мужиком все, и шкуру дерут с его тоже все, кому не лень. А позаботиться об ем некому.