Тихий гром. Книга четвертая
Шрифт:
Макара встретил он в коридоре. В накинутом на плечи халате тот шел, опираясь на винтовку, как на костыль. Видимо, покурить после завтрака подался. Рука левая подвязана у него. Василий, бросился обнять дядю и вроде бы несильно тиснул, а Макар закряхтел и посторонился.
— Ты, видать, уж забыл, племянничек, — сказал он, двинувшись по коридору, — как сам-то не хотел обниматься в лазарете.
— Было, — согласился Василий, — да теперь прошло. Только вот погодушку загодя слышу, как старик.
— А Григорий как, здоров?
— Да ведь он в этой же вот больнице лежал,
— Инвалидами все смолоду поделались, черти. Да ладно хоть живы поколь. Митрий-то пишет Миронов?
— Да еще летом писал из лазарета, и вот с тех пор ни слуху ни духу.
— Об вас-то мне кой-чего сказывал Виктор Иванович.
— У тебя, что ль, он был только что вот?
— Это был он по другому делу. Ты встрел его? Он же мне и сказал, что ты заехать должен.
В конце коридора можно было курить и разговаривать в закутке. Никто тут не помешает.
— А винтовку-то заместо костыля, что ль, выдали тебе? — спросил Василий.
— Э-э, винтовочка эта, кажись, милейши Дарьи теперь для мине. Не отдал я ее, как ранили. Да и подстрелили-то ведь прямо тут вот, на площади у вокзала… Депо уж взяли, в вокзал заскочили мы с Андроном…
— Он тоже здесь?
— Да кто ж его знает. От самого Питера шли рядышком. И сюда пособил он мне добраться. А теперь тоже, может, лежит гдей-то, как и я, а может, в земле или в снегу валяется. А может, в полку служит… Ничего не, слыхал я об ем… Да ежели б в полку, то все равно бы за это время прибежал хоть разок.
— А ранен-то куда ты?
— Один раз в ногу, тута вот, на площади. Казачня вся поразбежалась, никого не было, а на мою долю нашлось. Да с этой-то я бы через недельку-другую домой удрал. А тута вот, прямо в палате, еще одну схлопотать угораздило. В плечо в левое. Эта позанозистее оказалась, кость задела да гнить начала.
— Как же это, в палате-то?
— А так вот. На прошлой неделе перед вечером, смеркаться уж стало, лежим. Огня еще не зажигали. Стук, шум какой-то за дверями послышался. А потом врывается в палату человек в коротком черном кожане с воротником. И пистолет у его в руке. Подскакивает к моему окну и рвет шпингалеты. Я спрашиваю, чего ты делаешь, а он одной рукой окно растворяет, а другой в меня пистолет направил. Пока я за свою родную схватился да патрон всунул, он уж выскочил. Я и саданул по ему, да поторопился, ранил только. А он мне ответить сумел и бежать было вдарился. Тут Виктор Иванович заскочил и срезал его из нагана. А потом и говорит: «Знаешь, какого зверя ты уложил? Самого жандармского полковника Кучина!» Вот дело-то какое… Скрывались они тут, в больнице, трое. А с Виктором Ивановичем человек пять было. Двоих они там гдей-то взяли, а Кучин сюда мотнулся. Ежели б не мой выстрел, ушел бы, зверюга!
— Дак вон какими делами Виктор Иванович тут занимается, — как-то распевно выговорил Василий. — А сегодня, чего же он тут был?
— Докторишек, видать, щупает. Они же ведь прятали офицерскую эту свору. Одного с теми двумя тогда же взяли. И меня он все выспрашивал, где находился во время первого ранения, куда лицом был направлен. С какой
— Ну и работка у Виктора Ивановича! Всю нечисть по закоулкам выковыривать да в тюрьму сажать.
— Не только сажать, — возразил Макар, — кое-кого и на распыл пущают. Он ведь в трибунале каким-то главным служит.
— Ну, повысветил ты мне много, дядь Макар, а когда приезжать-то за тобой?
— Месяца полтора, знать, проваляюсь, не меньше. А ты Дарье и никому в хуторе не сказывай про меня поколь.
— Эт отчего же так?
— Ну, скажешь ты — забьется баба, замелется. Сюда, конечно, кинется да еще ребятишек за собой поволокет. А тут — казачишки кругом. Видишь ведь сам, дорога-то какая.
— Да ведь приехал же я, и никто не съел.
— То ты, а то Дарья! Помолчи лучше.
— Помолчать бы можно, — согласился Василий, — да врать-то я не умею.
— А ты не ври. Помалкивай, да и все.
С тем и уехал Василий, что молчать посулился до времени. А свою задержку в городе объяснил тем, что следственную комиссию дожидался из Бродовской. Дождался он возвращения комиссии, с Антоном и Маловым встретился. Но тайна Макарова висела на нем, как непосильный вьюк на ишаке. В глаза Дарье глянуть совестно: дня не проходит, чтобы не вспомнила она о муже.
Что бы там ни творилось в мире, сколько бы ни махали шашками да штыками люди, а жизнь берет свое. Молодость колпаком не накроешь. Вечерки, правда, притихли в хуторе в это смутное время. Редко-редко гармонь послышится вечером.
Колька Кестер, убитый горечью неудавшейся свадьбы, почувствовал себя совсем одиноким. Обида скребла душу, и с родителями не было мира. Потому дни проходили, похожие друг на друга, — одиноко и неприютно. Давным-давно не было вестей от Александра. Отец зверел, а мать все мир установить пыталась, да ничего у нее не выходило.
Ванька Данин жил словно во сне. Любовь, у них с Ксюшкой Рословой такая запылала, что никакие вечерки не нужны. Единого дня не проходило, чтобы не встретились.
А Степка Рослов по вдовушкам вдарился. И так осторожненько у него это выходило, что ни единая душа в хуторе не догадывалась. Уж до чего пронырливы хуторские бабы в таких секретах — и они не знали, даже бабка Пигаска. Лишь незрячий дед Михайла раньше всех навострил ухо. Но и ему долго бы не проникнуть в сокровенные Степкины тайны, да принес черт цыганку в хутор.
В конце февраля теплые деньки выдались. На солнечном пригреве даже капель позванивать начала, сосульки под крышами появились, коты блудливые заорали по вечерам. В эти же дни, будто ранний грач, и цыганка в хутор залетела. По избам ходила с утра до позднего вечера, гадать напрашивалась. Ну, и где что плохо лежит, примечала. За девками, парнями попутно доглядывала. И все эти знания потом в свою пользу обращала. Не только солдаткам, даже вдовам, давно пролившим самые горькие слезы, карты ее нагадывали скорое свидание, ожидаемые встречи, нечаянные интересы.