Тихий омут
Шрифт:
— А я боялся, что ты не вернешься.
Она успела сказать:
— Я Витьке пообещала, что вернусь…
А больше ничего сказать не успела, потому что он стал ее целовать. Так же, как в первый раз: целовал, смеялся, что-то спрашивал, не давал ей ответить, потому что опять целовал… Она даже не услышала, как в дверь постучали. Он услышал, выпустил ее из рук, напялил ей на нос очки, — а она и не заметила, когда он их с нее стащил! — и весело крикнул двери:
— Входите!
Вошел кто-то в белом халате, но почему-то с сервировочным столиком. Столик был заставлен тарелками, чашками, блюдами и вазочками. На роту солдат…
— Я для нас двоих ужин попросил, — объяснил Сашка, заметив ее удивление.
— А так разве можно?..
— Можно, — сказал
Белый халат ушел, а Вера так и не запомнила, кто это был — женщина или мужчина. Она вообще мало чего запомнила из всего этого вечера.
Нет, не так. Она запомнила абсолютно все, каждое слово, каждый взгляд, даже каждый звук за окном, даже каждый запах от тарелок на сервировочном столике, и все оттенки меняющего цвет неба, и каждое перо в хвосте голубя, долго сидевшего на близкой ветке липы и пытавшегося разглядеть через стекло, чем там занимаются люди в седьмой палате. Она запомнила все, даже самую мелкую мелочь, но все это как-то перемешалось, перепуталось между собой, и в более-менее связную картину потом никак не складывалось. Наверное, так запоминают происходящее пьяные. С точки зрения мутной науки психологии вчера ее ни в коем случае нельзя было считать трезвой. Если только в самом начале, когда она помогала Сашке дойти до кровати, все время помня о его ноге, хоть сам он, кажется, забыл о своей ноге, опять схватил Веру в охапку, опять стащил с нее очки, бросил их через всю комнату в кресло, и опять его горячие губы не дали ей слова сказать, и весь трехметровый путь до кровати растянулся минут на пятнадцать, наверное. Или на час. Или на полжизни… В конце пути она вдруг сообразила, что Сашка пытается уложить ее на свою больничную койку, с трудом оторвалась от его жадных губ, с трудом пробормотала: «Кто из нас больной?» — и с трудом вывернулась из его рук. Укладывание больного на его законное койко-место потребовало еще большего труда, потому что приходилось все время помнить о его ноге, так что ни одного эффектного приема провести было нельзя. После ожесточенной борьбы Сашка, наконец, свалился спиной на подушки и с возмущением сказал:
— Какая ты сильная! Как из железа… Конечно, инвалида легко швырять, как мешок с картошкой…
И потянул ее к себе.
— Трудно, — сказала она и села с ним рядом.
— Ты не знаешь, что такое трудно, — бормотал он и притягивал ее к себе все ближе. — Вот подожди, когда нога заживет… Ты подождешь?
— Подожду, — ответила Вера, уже не думая, что говорит.
Наверное, он тоже не очень думал, что говорил. С точки зрения мутной науки… Ай, да черт с ней, с наукой. Конечно, он нес какую-то ахинею, и она несла какую-то ахинею, и оба смеялись в перерывах между поцелуями, и, целуясь, тоже смеялись, и Сашка гладил ее горячими ладонями, от которых под кожей возникало и разрасталось тепло, и требовал, чтобы она тоже его гладила, и она не очень уверенно гладила его лицо, шею, плечи и грудь, а он закрывал глаза, шипел сквозь зубы, как от боли, и говорил:
— Ты садистка… Никто такую пытку не выдержит… Я же сейчас все секреты родины выдам … Спрашивай…
— Нога болит? — спрашивала она.
— Не скажу, — отвечал он и смеялся. — Пытай дальше…
И опять целовал ее, и пытался оторвать пуговицы у халата, и сердился, что те не отрываются:
— Кто хоть их пришивал? Наверное, ему за это премию в размере тридцати месячных окладов дали!
— Это я пришивала, — призналась Вера. — Совершенно бесплатно… А вообще-то пуговицы не для того, чтобы их отрывать, а для того, чтобы расстегивать.
— Да я и расстегнуть не могу! — Сашка горячими ладонями прожигал халат насквозь и между поцелуями бормотал жадным голосом: — Что у тебя под халатом?.. Кофточка какая-то… На Северный полюс собралась… И штаны как из брезентухи… С такими ногами — и брюки носить!.. Вообще-то правильно, пусть лучше никто не видит… Дай я ногу поглажу… Хоть бы уж широкие штаны
— Потому, что дверь не запирается, — ляпнула она первое пришедшее в голову.
— Действительно, — огорчился Сашка и выпустил ее из рук. — А еще платное отделение! Элементарных условий нет… Я ж тебя скомпрометировать могу, и ты мне этого никогда не простишь… А почему мы так ничего и не съели?
— Понятия не имею… — Вера чувствовала смутное разочарование оттого, что он ее выпустил из рук, и одновременно — такое же смутное облегчение. — Вообще-то я страшно голодная.
— Ой, молодец! — Сашка заворочался, пытаясь встать, уцепился за нее, как бы в поиске опоры, но тут же опять уткнулся губами ей в шею, замычал что-то непонятное и попытался опять свалиться, не выпуская ее из объятий. Она демонстративно не поняла его намерений, напрягла силы, с трудом, но все-таки посадила его, и даже сама сумела высвободиться. Сашка разочарованно вздохнул, затуманенными глазами уставился на сервировочный столик и с заметным трудом вспомнил, о чем начал говорить: — Это хорошо, что ты голодная. Я боялся, что отказываться начнешь. Мол, диета, фигура, все такое…
— А что с моей фигурой не так? — рассеянно поинтересовалась Вера, подтягивая столик поближе и принимаясь снимать крышки и салфетки с тарелок. — Фигура как фигура, не хуже, чем у людей… Ой, смотри, какое мясо! Ка-а-айф… И зелени много… И салатик правильный… И сок томатный… И даже соус какой-то интересный… А ты говоришь — диета… Грубишь, да? Эх, а чаю-то и нет! Жалко.
— Чайник за тумбочкой стоит, — подсказал Сашка. — Электрический. Заварочный — в тумбочке. И шоколад там. А пирожные — в холодильнике. А виноград — в ванной. Я его вымыл, а принести забыл.
— Платное отделение! — восхитилась Вера и пошла включать чайник, доставать пирожные и приносить из ванной вымытый виноград.
Сашка сидел, молчал, улыбался и с интересом следил за всеми ее передвижениями веселыми глазами. Веру его взгляд немножко смущал, и она то и дело невольно оглядывалась на него, делая вид, что вовсе и не на него оглядывается, а так, ищет чего-нибудь… Последний раз она посмотрела на него, осторожно выглянув из-за дверцы холодильника. Совсем незаметно. И вообще случайно.
— Точно: вылитый котенок, — сказал Сашка с удовольствием и засмеялся. — Ну, иди ко мне скорей, сколько ждать можно… Кис-кис-кис… Иди сюда, я тебе мя-а-аса дам.
Вера захлопнула дверцу холодильника и пошла к нему, подозревая, что никакого мяса в ближайшее время ей не достанется. Судя по всему, Сашка уже забыл об ужине, и на ближайшее время у него совсем другие планы.
Точно, планы у него были другие, и эти планы он тут же принялся осуществлять. Господи, а дверь-то не запирается… Наверное, он сам об этом вспомнил, потому что почти сразу отпустил ее. А может быть, потому отпустил, что под его ладонью в животе у Веры забурчало от голода, и он вспомнил не о двери, а об ужине. В общем, поесть все-таки удалось, хотя тоже, конечно, с несколькими перерывами. А про чайник они вообще забыли, и он чуть не сгорел, потому что был не какой-нибудь тефаль, а обыкновенный, старый, и автоматически выключаться не умел. Пришлось его доливать и опять кипятить, но он опять успел почти весь выкипеть, пока они о нем вспомнили. На пару чашек воды все-таки хватило, а всю шоколадку съела одна Вера, только последний кусочек Сашка успел перехватить прямо у ее губ своими губами…
В дверь постучали, Сашка оторвался от Веры, чуть-чуть отодвинулся, зачем-то взял с сервировочного столика вилку и крикнул:
— Входите!
Ну да, они же ужинают, вспомнила Вера. Схватила со столика бумажную салфетку и принялась старательно вытирать пальцы. Дверь приоткрылась, в палату сунулся было белый халат, но тут же затормозил на пороге, виновато сказал:
— А, вы еще кушаете… А я думаю: надо бы посуду забрать, а то десять часов уже, отбой, а в палате мусор останется…
— Да нет, забирайте. Мы уже поели, да, Вер? — Сашка положил вилку на столик и слегка толкнул его к двери.