Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Мирза [60] Искендер, проснувшись при первых стонах спящего повелителя, некоторое время наблюдал за ним при тусклом свете ночной лампы, стараясь подавить в себе глубокое отвращение к этому толстогубому перекошенному липу, изрытому морщинами, поросшему клочковатой бородёнкой, кошачьими усами и двумя густыми чёрными кисточками монгольских бровей. Бесы вновь принялись мучить великого эмира в ночных сновидениях, вот уж которую ночь — сплошные беспокойства.
Лицо ещё больше перекосилось, рот оскалился, обнажая почти под корень стёршиеся передние зубы и зияющие чёрные дыры на месте верхних резцов, отчего жуткое впечатление усилилось втрое. Стон вместе со слюной потёк из зловонной старческой пасти, нарастая и превращаясь в рёв. Наконец, пробуждаясь от кошмара, Тамерлан приподнялся над своим ложем, слепо двигая пред собою здоровой
60
Мирза — одновременно секретарь и писарь.
— Во имя Аллаха, милостивого и милосердого! Да снизойдут покой и благость на душу моего государя!
Эмир замер и разлепил испуганные вежды. Теперь вид у него был жалобный, и чувство сострадания снова вступило в борьбу с отвращением — эта борьба, выбравшая своим полем сердце мирзы Искендера, длилась уже так давно, но до сих пор оставалось неясным, кто станет в ней победителем, жалость или ненависть.
— Проклятье! — выдохнул наконец Тамерлан, полностью осознав, что находится в спальне своего самаркандского дворца.
— Что с вами, хазрет? К вам снова являлся тот черномордый джинн?
— Н-нет…
— Неужто опять синекожая женщина с иззубренным мечом вместо лица?
— Хуже.
— Ещё хуже? Что может быть ужаснее женщины, у которой вместо одного из органов тела меч или пила? — Мирза Искендер решил чуть-чуть пошутить, но Тамерлану явно было не до шуток.
— Я увидел себя во сне маленьким мальчиком, — промолвил великий эмир весьма подавленным голосом. — Я шёл по пустыне и едва не провалился в дыру. Тогда я сел на её краю и принялся швырять в неё пригоршни песку. И вдруг из этой дыры я услышал голос, который спросил меня, правда ли, что я нисколько не боюсь. И тут мне сделалось невыносимо страшно… Дай мне глоток айрана [61] , мирза.
61
Айран — лёгкий хмельной напиток из перебродившего молока.
Искендер, давно уже привыкший совмещать с должностью мирзы обязанности преданного слуги, знал, что сейчас нужно подать именно глоток айрана, причём в маленькой пиале из тонкого китайского фарфора, ведь в последнее время завоеватель мира настраивал себя и своих подданных на скорый поход в Китай.
— Не очень-то холодный, — недовольно пробурчал Тамерлан, утирая губы тыльной стороной ладони. — Как ты думаешь, к чему может присниться такой глупый сон?
— Хм, — задумался мирза. — Хотелось бы уточнить, чего именно испугался великий хазрет — дыры, голоса или самого вопроса?
— Я никого, ничего и никогда не боялся, — нахмурился Тамерлан, приосаниваясь. — Просто у меня разболелась нога. Ступай в эндерун [62] и спроси у биби-ханым, не захочет ли она навестить меня в столь поздний час.
— Едва ли, — вздохнул мирза, представляя себе полный всяческих ритуальных формальностей поход на женскую половину дворца. — Биби-ханым в это время спит так, что даже если ей в ухо протрубить из карная [63] , она даже не поморщится.
62
Эндерун — женская половина дома или дворца.
63
Карнай — длинная труба, издающая громкий, протяжный звук.
— Иди! — сердито повторил приказание эмир, но когда мирза Искендер отворил дверь и собирался выйти из спальни, он окликнул его: — Впрочем, ты прав. Не надо. Она и впрямь будет не рада моему зову. Останься.
— Если кто и не спит по ночам в эндеруне, так это маленькая Зумрад, — сказал мирза. — Я могу привести её.
— Вот ещё! — отмахнулся Тамерлан. — Я вообще жалею, что взял её в жёны. Днём она как сонная муха, а ночи напролёт плачет горючими слезами. Только и не хватало мне сейчас видеть её зарёванную мордашку.
Он улыбнулся. Он улыбался в редких случаях. Например, когда речь заходила о молоденьких девушках или хороших лошадках, и тогда лицо его ненадолго озаряла улыбка, способная немного ослабить ненависть мирзы Искендера
Улыбка исчезла.
— Что-то я опять разгулялся. Вижу, не уснуть теперь. Раскладывай свои бумаги и перья, я хочу говорить о вечном и вещем.
Искендер послушно занялся приготовлениями к записыванию, он аккуратно разложил листы бумаги, откупорил склянки с чернилами, распахнул ларец, содержащий перья, калямы [64] и ножички различной величины в зависимости от предназначения. Бумага была превосходная, китайская, по краям изрисованная узорами, зеленью и цветами. Рядом он положил простую — для чернового варианта. Наконец, когда всё было готово, Тамерлан кашлянул и, выпив ещё глоток айрана, начал диктовать.
64
Калям — остро отточенный камыш или тростник, предназначенный для письма.
Глава 2
Тамерлан-Намэ
— В прошлый раз мы, кажется, остановились на том, как я усмирял Кара-Юсуфа? — спросил Тамерлан.
— Осмелюсь возразить, — сказал мирза Искендер, — что мы продвинулись гораздо дальше и закончили тем, что вы одержали полную победу над Баязетом.
— Разве? Ну-ка, прочти последние строки.
— «Я отрядил различные части моей армии, одну — в поход на Румское царство, другие — охранять посты, воду и провиант. Сам я двинулся по дороге в Анкуриах [65] , а Баязет во главе ста тысяч воинов, наполовину всадников, наполовину пеших, вышел мне навстречу. Завязалось сражение, и я его выиграл. Баязет был побеждён, взят в плен и приведён ко мне. Наконец после семилетней войны я возвратился победителем в Самарканд». Именно здесь мы в прошлый раз остановились. Вероятно, дальше последует рассказ о заключении мира с царём Грузии?
65
Анкуриах — так Тамерлан называет город Анкару.
Тамерлан задумался и долго ничего не отвечал. Наконец лицо его разгладилось, как бывало всякий раз, когда он принимал какое-либо определённое решение, и он произнёс:
— Возьми чистые листы. Описание моих военных подвигов мы продолжим в Китае. А теперь я хочу, чтобы ты начал записывать нечто иное. Я буду говорить, а ты слушай и, как обычно, придумывай, что можно оставить и как это превратить в красивое описание. В конце концов, видать, и мне придётся когда-нибудь умереть. Да-да, не смотри на меня так удивлённо. До недавних пор мне всё казалось, вот явится тень Пророка и скажет: «О великий покоритель Вселенной! Аллах распорядился так, чтобы тебе жить вечно и не знать смерти, дабы ты мог и впредь завоёвывать страны и держать их в покорности, строить мечети и ниспровергать идолов». Но сны… Сны не дают мне покоя всё последнее время. Они предвещают нечто недоброе, и я теперь даже боюсь начинать задуманный великий поход на Китай. Вот ты погляди, как получается, — раньше я никогда не задумывался, время или не время начинать поход. Садился себе на коня и — вперёд, только копыта сверкают. И ни одна сволочь не могла мне встать поперёк дороги. Я сам был себе и Аллах и господин, и лишь моя воля управляла всем. А вся эта свора прорицателей и звездоглядов, дабы оправдать своё дармоедство, начинала выдумывать, будто это не так. Мол, звёзды располагались удачно и благоприятствовали мне. Чушь! Плевать мне было на звёзды. Самая яркая из них горела в моей башке, а самая горячая — в груди. Хотя, надо сказать, я давно заметил одну свою особенность. Сны. Я их иногда вижу такие, какие никому и не снились. Пчелу им в задницу, но мои сны всегда возбуждали меня на подвиги лучше всякой хорзы [66] . Бывало, приснится что-нибудь этакое, голова закружится, проснёшься — так и тянет сесть на коня и мчаться покорять людишек. И какая только причудливая пакость не приснится, иной раз вспомнишь — диву даёшься.
66
Хорза — крепкая монгольская водка.