Тина и Тереза
Шрифт:
— Оказывается, Даллас давно дома, — медленно проговорила Айрин, — и он тяжело болен.
Тереза снова впилась в нее взглядом.
— Что с ним?!
— Не знаю, — уклончиво произнесла женщина, — но, думаю, ты должна его навестить.
— Навестить? — Тереза смутилась. — То есть да, конечно, но его мать и брат…
— Брата нет, он погиб в драке, а на мать Далласа тебе пора перестать сердиться.
— Я не сержусь, но как она воспримет мое появление?
— Брось, Тереза! — Айрин выглядела расстроенной. — Это все отговорки!
— Да нет, я обязательно к нему зайду. Я очень рада, что Даллас жив.
Айрин тайком вздохнула. Она явно знала что-то, о чем не
Вскоре Тереза стала собираться домой.
— Барни дома один, — пояснила она. — Спасибо, Айрин. Приходи в гости, тем более ты теперь не работаешь.
Женщина проводила подругу до дверей.
— Не забудь насчет Далласа, — сказала она, — ты обещала.
Тереза спешила домой. Тучи постепенно рассеялись, остались лишь какие-то перья, лоскутья, клочья, похожие на обрывки вееров, сине-серые на блеклом желтоватом небе.
Она жила в старом, но еще крепком доме, в уютной квартирке с окном, выходящим на набережную. Квартирка была обставлена очень скромно, ни одного лишнего предмета, все только самое необходимое, но она нравилась Терезе, была теплой и располагалась в хорошем районе. Бог весть чего ей стоило купить мебель и аккуратно вносить ежемесячную плату, но она ухитрялась это делать и втайне гордилась собой.
Тереза открыла дверь ключом. Она тихонько прошла в комнату, служившую гостиной, удивляясь, что Барни не бежит ей навстречу, как это бывало всегда. Она заметила, что обед, который она ему оставила, стоит нетронутый, а сам мальчик сидит в уголке на полу и что-то увлеченно мастерит.
Барни был спокойным, ласковым, послушным ребенком. Лицом мальчик походил на мать, но глаза у него были серо-голубые, как у Нейла, и волосы не вились так сильно, как у Терезы, а лежали крупными, красивыми волнами. Тереза почти каждый день оставляла его одного, и он никогда не плакал. Любил сидеть в своем уголке, что-нибудь вырезать и клеить: какие-то коробочки, кораблики и еще Бог знает что. Тереза была единственным близким ему человеком, и мальчик, несмотря на то, что не считал ее матерью, любил всей душой. На его любви лежала печать затаенности, она, эта любовь, проявлялась во взглядах, улыбке, а не в жестах и словах. Когда Тереза по вечерам, случалось, колдовала над своими шляпками, Барни тихонько пристраивался рядом, завороженно следил за ее движениями и был в восторге, если она давала ему перышко или лоскуток. Они прожили вместе пять лет, но Тереза так и не научилась обращаться с сыном. Она покрикивала на него, когда он бывал недостаточно понятлив или расторопен. Он все делал медленно, а Тереза вечно куда-то спешила, и эта странная внесуетность Барни порой выводила ее из себя. Когда она повышала голос, мальчик съеживался и улыбался беспомощной застенчивой улыбкой, точно ему было стыдно за мать неизвестно перед кем, что еще больше бесило Терезу.
Ребенок боялся ее гипнотического взгляда, но если Терезе случалось поиграть с ним, весь расцветал от радости, хотя у Терезы никогда не хватало терпения завершить дело: она сама придумывала все правила, не оставляя места фантазии Барни, и так же резко, как и начинала, обрывала игру. Ей не приходило в голову, что Барни, несмотря на малый возраст, — личность, она смотрела на него как на существо, о котором волею судьбы приходится заботиться, и забывала, что он нуждается в чем-то еще, кроме одежды, еды и питья. Если его поведение не укладывалось в определенные ею рамки, она раздражалась, не пытаясь понять, в чем причина. Тереза подавляла мальчика своей внутренней силой, поэтому Барни невольно стремился держаться как можно тише, занимать меньше места… Терезу в ее жизни так много унижали и притесняли, что теперь
Ее отношения с окружающими людьми и всем миром всегда были достаточно сложны, а теперь, когда она повзрослела, — особенно. Хотя во многом она до сих пор оставалась ребенком…
Тереза часто думала, как было бы хорошо, если бы все живущие вокруг люди стояли в ее шкафу в виде деревянных кукол, и она вынимала и оживляла бы их тогда, когда нужно, и именно тех, кто был ей нужен в данный момент. А еще лучше: пусть бы все были ей что-то должны и чем-то обязаны, а она — никому и ничем.
Приятно жить в удобном мире, среди удобных людей!
— Ты почему не ел, Барни? — спросила она. Ребенок вздрогнул от звука ее голоса и повернул к Терезе счастливое лицо. Тереза увидела у него в руках проволоку; из нее мальчик смастерил нечто вроде корпуса лодочки, к которому пытался приладить белый парус. Тереза вспомнила, как неделю назад Барни увидел в витрине магазина игрушечную яхту из полированного дерева с парусами из белого шелка и попросил мать купить ему это сокровище. Хотя Барни крайне редко просил ее о чем-то, Тереза отказала — игрушка стоила дорого, а она экономила каждое пенни, покупала только самое необходимое. У нее имелись свои планы — детские желания Барни не вписывались в них.
— Тесси, смотри! — Он показал ей поделку. Тереза остолбенела. Барни взял со стола шляпку, над которой она трудилась по вечерам вот уже вторую неделю, разрезал шелк, вытащил и разогнул каркас. Это была именно та шляпка, которой Тереза надеялась окончательно сразить миссис Магнум.
Год назад Тереза сделала немаловажное открытие. Полистав иллюстрированные журналы, которые миссие Магнум с великим трудом удалось выписать из Франции, она поняла, что взяв деталь оттуда, деталь отсюда, прибавив к классической основе что-то свое, можно создать фантастически оригинальную модель, нечто совершенно особенное. Бывало, ей помогали наблюдения за жизнью, природой. Так, вспомнив тростниковые заросли в окрестностях Кленси, Тереза смастерила шляпку из жесткой зеленой ткани с окантовкой из мягкого коричневого бархата. Скрепя сердце она научилась кроить и шить и вскоре делала шляпки сама от начала и до конца, от эскиза до последнего стежка.
Она собиралась попросить миссис Магнум присвоить ее имя двенадцати последним моделям, что вышли из-под ее рук, и попытаться добиться существенной прибавки к жалованью. Эта шляпка должна была стать венцом ее маленькой коллекции, но теперь Барни все испортил. Надо же, он никогда ничего не трогал и вдруг…
Она бросилась к мальчику и выхватила из его рук клочья изуродованной шляпки. Конечно, ничего невозможно исправить, он уничтожил ее труд. На полу валялись ножницы и обрывки страусовых перьев.
— Дрянь! Безмозглое создание! Что ты наделал?! Губы мальчика обиженно дрогнули. Он явно ждал, что Тереза обрадуется.
— Кораблик…— прошептал он.
— Кораблик?! Да ты взгляни — ты же все испортил!! — Она была вне себя от ярости. — Ты что, не понимаешь?!
Барни отшатнулся, но Тереза размахнулась и залепила ему пощечину, а потом принялась стегать сорванным с себя пояском. Ребенок заплакал, и она тоже — от отчаяния и злобы.
Барни не просил прощения, он только вскрикивал и закрывал руками искаженное от страха лицо. Его била дрожь. Тереза загнала мальчика в угол и с остервенением долго хлестала поясом.