Ткач

Робертс Тиффани

Сделав последний стежок, Рекош обрезал нитку, вынул иголки из шва и перевернул платье, прежде чем развернуть его для осмотра.

— Ты действительно злился на меня? — спросила Ахмья.

Опустив платье, Рекош наклонил голову и посмотрел на нее.

— Злился на тебя?

Она указала на свою одежду.

— За то, что надела это.

Это было похоже на ловушку, накинутую вокруг его сердца и туго натянутую.

— Ахмья, как я могу злиться на тебя? Ты моя ви’кейши, моя найлия. Моя

жена.

Она улыбнулась и застенчиво опустила взгляд, ковыряя пальцами мясо на палке.

Рекош положил палец ей под подбородок и снова приподнял ее лицо.

— Я злюсь только из-за того, что эта ткань прикасается к тебе сейчас.

— Ты же знаешь, что эта одежда и врикс, который ее сшил, ничего для меня не значат, верно?

— Это… инстинкт, — он нежно погладил ее по подбородку. — Вриксы делают шелк. Даже врикс, который не умеет ткать, может предоставить нити и знать, что во что бы они ни были вплетены, это сделано из него. Это… частица того врикса. Так что видеть тебя в этом — как будто другой врикс прикасается к тебе, распространяя на тебя свой аромат. А ты моя, Ахмья. Моя, чтобы обнимать, моя, чтобы прикасаться. Я бы не позволил другому самцу дотронуться до тебя, и я не могу позволить этой ткани касаться тебя.

Он почувствовал тепло ее румянца под пальцами, и ее взгляд смягчился. Она прижалась щекой к его руке.

— Теперь я понимаю.

— Хорошо, — он отложил инструменты в сторону, обернул платье вокруг предплечья и осторожно взял у нее палку, положив ее на ближайший камень. — Теперь…

Рекош схватил Ахмью за запястье и притянул ближе. Это движение вывело ее из равновесия, она ахнула, и он поймал ее, погладив ладонью по заднице, теперь его рука была поверх оскорбительной ткани.

Она рассмеялась.

— Что ты делаешь?

Вдыхая ее аромат, он издал трель. Это был последний раз, когда запах чужого шелка портил его.

Рекош будет наслаждаться только ей.

Отпустив ее запястье, он просунул пальцы верхних рук под розовый шелк ее верхнего и нижнего одеяния. Звук рвущегося шелка, раздираемого его когтями, был одним из самых приятных, которые он когда-либо слышал. Он сорвал с нее ткань.

Ахмья сделала короткий, резкий вдох, прижав руки к телу, чтобы прикрыть наготу.

— Рекош!

Он бросил рваный розовый шелк в огонь. Пламя запрыгало и закружилось, его свет усилился по мере того, как загорался шелк. Отвратительный запах, похожий на запах паленых волос, наполнил воздух.

— Не годится даже на тряпки, — сказал он.

Уже забыв об этом презренном шелке, Рекош опустил взгляд, чтобы насладиться обнаженным телом своей пары.

Он был так сосредоточен на создании нового платья — на том, чтобы она надела его, — что упустил из виду эту часть процесса.

Длинные черные волосы ниспадали на стройные плечи, скрывая след от укуса, который он оставил, но остальные его отметины были на виду. Слабые синяки и маленькие царапины рассказывали историю о его руках на ее теле, сжимающих и разминающих плоть, когда они совокуплялись. Его пальцы сжались от страстного желания снова обнять ее таким образом.

Он

уставился на руку, которую она прижала к груди. Даже после того, как они соединились так интимно, после того, как она так глубоко приняла его стебель, после того, как его руки исследовали каждую частичку ее нежных форм, Ахмья сохранила свою застенчивость. И он находил это милым.

Взгляд Рекоша метнулся к ней. Он не мог притворяться, что знает все секреты, которые обитают в умах людей и скрываются в их взглядах, но он понимал нерешительность, промелькнувшую в ее глазах.

Ни один из них не произнес ни слова в течение удара сердца, тяжело растянувшегося мгновения. В ее глазах вспыхнул новый огонь, сильный, устойчивый, решительный.

Ахмья глубоко вздохнула, расправив грудь и плечи, и опустила руки по швам.

— Ах, кир’ани ви’кейши, — промурлыкал Рекош, его взгляд опустился на ее маленькие, дерзкие груди с коричневыми сосками. Он коснулся их тыльной стороной пальцев. Она задрожала, и на его глазах соски затвердели, превратившись в маленькие бутоны, быстро и идеально реагируя на его прикосновения.

Она со стоном прикусила нижнюю губу ровными белыми зубами.

Тончайший шелк не мог сравниться с ощущением ее нежной кожи, и ничто не могло сравниться с трепетом от наблюдения — от ощущения — реакции ее тела на него.

Сердца Рекоша забились немного громче, немного быстрее, когда он провел рукой от ее сосков вокруг груди, слегка обводя мягкие холмики. Жар ее плоти вливался прямо в его тело и усиливался с каждым ударом его сердец.

— Как ты расцвела для меня… — он скользнул руками вниз по ее животу, почувствовал, как Ахмья задрожала, услышал ее прерывистое дыхание, и что-то шевельнулось у него внутри. Сладкий, манящий аромат танцевал в воздухе, привлекая его пальцы ниже, еще ниже. Одна рука переместилась к ее бедру, в то время как другая продолжила движение прямо вниз.

Когда его пальцы коснулись темных завитков на верхушке ее бедер, Ахмья прошептала:

— Рекош…

Этот аромат, аромат Ахмьи, усилился, становясь все более головокружительным, и стебель Рекоша запульсировал, прижимаясь к внутренней стороне щели. Голод ревел в нем громче, чем любой зверь.

Он крепче сжал застежки, закрывая щель от этого давления, и опустил руки. Как он мог этого не предвидеть? Как он мог ожидать, что избежит искушения, когда она будет раздета перед ним, когда он будет прикасаться к ней, вдыхать ее запах?

Если он позволит этому продолжаться, если позволит руке опуститься хотя бы на толщину нити ниже, он не сможет остановиться. Он впадет в очередное безумие.

Он никогда не ощущал такой тоски, такой потребности, какую испытывал к своей Ахмье.

Когда он спросил Кетана, каково это — спариваться с человеком, Кетан дал лишь загадочный ответ: «Не похоже ни на что». Этот разговор заинтриговал Рекоша еще больше, чем когда-либо, у него появилась тысяча новых вопросов и ни одного ответа. Это была тайна, которую он был полон решимости разгадать сам.