Тьма императора
Шрифт:
Обида из взгляда Виктории, да и из ее эмоций, не уходила, но она все же кивнула.
— Не сердись. — Арен поднял руки и, положив обе ладони на бедра жены, погладил. Она сразу вспыхнула жаркой страстью — и надо бы этим воспользоваться, но у императора не было времени на близость. — Сейчас я сниму печать, и сюда войдет Гектор. Он задаст тебе несколько вопросов, а потом мы оба узнаем его мнение по поводу участия Софии в этом деле.
Страсть сменилась разочарованием, и Арен, развеивая печать, чуть улыбнулся — так эти эмоции были похожи на чувства маленькой девочки, у которой отобрали
— Я сегодня полдня хотела тебя убить, — сказала Виктория хрипло, кашлянула и продолжила уже нормальным голосом: — Ты иногда бываешь настолько невыносимым, что я начинаю понимать Аарона.
Аарона… Императору показалось, что в груди вместо сердца забился, запульсировал сгусток тьмы. Аарона, значит. Очень хотелось сказать, что Аарон был готов убить не только его самого, но и половину населения Альганны. Словно капризный мальчишка, безумный гордец, который не понимал, что быть императором — не значит казнить и миловать, и настоящий правитель должен делать все, чтобы предотвратить войну, а не чтобы ее развязывать.
Но Арен промолчал. На споры у него тоже не было времени.
— Гектор, — сказал он, коснувшись браслета связи, и встал с колен, — заходи. Дверь распахнулась, и в покои Виктории шагнул Дайд. — Ваше величество, — поклонился главный дознаватель, замирая посреди комнаты. — У меня к вам несколько вопросов. Вы позволите их задать?
— Задавайте, — кивнула Виктория, стараясь делать это величественно, но с учетом заплаканных глаз получилось не очень. — Я постараюсь помочь. — То успокоительное, которое прописал вам айл Родери. «Дуоментил». Вы часто его принимали?
Жена покачала головой. — Пару раз в неделю, и то не всегда. Он говорил, что оно на крайний случай, лучше не увлекаться, и я стараюсь не увлекаться. Я в основном пью травяной чай, тоже айл Родери прописывал.
— Вы помните, сколько капсул оставалось в вашем пузырьке «Дуоментила», когда вы последний раз его принимали? И когда это было? — Сколько капсул, не помню. Меньше половины. А когда… дней пять назад, наверное. — Кто знал о том, что вы принимаете это лекарство?
Виктория нахмурилась. — Ну, айл Родери. Арен. Ванессе я говорила, кажется. Матильда, конечно, знала. И все. А, нет! Адриан недавно упоминал, что ему плохо спится, прописали снотворное. Я сказала, что никогда не пила снотворное, но «Дуоментил» помогает мне заснуть. Это было… где-то в среду, наверное. Да, точно. В среду.
— Хорошо, ваше величество. Спасибо, у меня больше нет вопросов. Я могу идти? — поинтересовался Дайд, взглянув на Арена. — Пока нет, Гектор. Мы с Викторией хотим кое-что у тебя узнать. Скажи, что ты думаешь об участии Софии Тали в покушении на мою дочь?
На губах главного дознавателя появилась слабая усмешка. Арен предупреждал его, что будет кое о чем спрашивать, но о чем именно, не упоминал. Впрочем, император не сомневался, что Гектор догадался и сам.
— О каком участии идет речь, ваше величество? Участие вашей аньян ограничивается тем, что она принесла во дворец четыре коробки конфет. — Четыре? — удивилась Виктория. — Четыре, — кивнул Дайд. — Одну она принесла себе.
— Так… — Жена запнулась, но все же продолжила: — София не могла сама отравить эти конфеты?
— Зачем, ваше величество? У любого преступника должен быть мотив. Я не вижу у айлы Тали ни одного мо… — Ну например, она может желать избавиться от меня и моих детей, чтобы самой выйти замуж за Арена, — выпалила Виктория, и император почувствовал, как Гектора залило сначала откровенным изумлением, а затем — откровенным весельем.
— Простите, ваше величество, но эту версию я не рассматривал. Но мы можем сделать это сейчас вместе с вами. Допустим, айла Тали действительно… м-м-м… желает выйти замуж за императора. — Губы Гектора дрогнули, но он удержался от улыбки. — Главный фактор, который мешает ей это сделать — не считая того факта, что она нетитулованная, — наличие у императора жены. В таком случае ей достаточно отравить вас. Зачем усложнять себе цель, начиная с детей?
Виктория молчала, пребывая в смятенных чувствах. — Ну и… Простите, ваше величество… Положение любовницы может быть куда выгоднее, чем положение жены. Уж вы-то, с вашими обязанностями постоянно посещать светские мероприятия, должны это понимать. У айлы Тали не было никакого резона травить вашу дочь. Это однозначно.
— Вы уверены? — спросила Виктория беспомощно, и Дайд все же улыбнулся. — Абсолютно, ваше величество.
— Благодарю, Гектор, — произнес Арен. — Теперь можешь идти. Собери все, что выяснил, и утром ко мне на доклад. В девять тридцать. — Да, ваше величество. Когда главный дознаватель вышел, император вновь обратился к жене:
— Вик, мы сейчас вернемся в детскую. Освободим Софию и уложим детей, как обычно. Я тебя прошу, держи себя в руках. Ты ведь слышала Гектора? Или ему ты тоже не веришь? — Верю, — буркнула Виктория, отводя взгляд. — Не волнуйся. Я все сделаю правильно.
— Я надеюсь. На этот раз все прошло хорошо — они спокойно отпустили Софию до утра и уложили спать детей. Агата и Александр очень обрадовались, увидев мать, полезли обниматься, и через несколько минут из Виктории постепенно ушло все раздражение. Она целовала обоих, особенно Агату, и волны эмоций от нее шли приятные, ласковые, только чуть-чуть тревожные. Но в их ситуации это было нормально.
Несмотря на то, что после появления в детской Виктории наследники оживились, уснули они быстро. И Арен, запечатав проход в комнату Софии своей родовой магией, чтобы никто не мог оттуда проникнуть, взял жену на руки и шагнул в камин.
В покоях Виктории, поставив супругу на пол, Арен произнес: — Я пойду к себе, Вик.
Она почему-то держалась за его рубашку, никак не выпуская ткань из рук, и император, прислушавшись к эмоциям, уловил смятение, беспокойство, а еще, к его удивлению — капельку нежности. Наверное, осталась после посещения детской. — Ты… придешь потом? — выдохнула Виктория, посмотрев на его губы, и Арен сразу понял, чего она хочет.
Конечно, следовало прийти. Но это было уже выше его сил. — Нет. — Арен… — Она прижалась крепче, провела ладонями по его груди, и волны страсти стали резче, сильнее. — Ты… сердишься?