Тьма императора
Шрифт:
Арен улыбнулся, вспомнив славный румянец на щеках, удивление в серых глазах, лучики-морщинки от улыбок, россыпь маленьких веснушек на коже. Интересно… они у нее только на лице, или на теле тоже? О, это было бы замечательно.
Неделя. Да, император полагал, что ему понадобится всего лишь неделя на то, чтобы уговорить Софию. Хотя «уговорить» — немного неправильное слово.
Разговаривать бесполезно. Надо действовать. И через неделю София будет уверена, что это решение — и ее решение тоже. Утром Арен, как и обещал, зашел к Виктории. Жена спала, укутавшись в одеяло так, что снаружи виднелась только
Виктории ничего не снилось. Арен сел рядом и дотронулся до мягких волос. Почему их брак стал для него таким кошмаром, от которого очень хотелось поскорее сбежать? Как все просто в случае со снами — проснулся, и дело с концом. Но как поступить, если не можешь проснуться? И сбежать тоже не можешь. Ничего не можешь.
Только обманывать. Арен вспомнил недавний разговор с Анной. Сестра была уверена, что он будет счастливее, обманывая жену. Хотя она, разумеется, имела в виду вовсе не обман, а тот свет, что могла дать ему София.
И если раньше, до сегодняшней ночи, император полагал, что сестра ошибается, то теперь понял — нет. Она права. Ему будет чуть легче жить, если рядом окажется не только тьма, но и свет. А Виктория… Что ж, его поступок уж точно ничего не разрушит между ними. Чтобы что-то разрушить, сначала надо что-то построить, а они за эти годы не смогли этого сделать.
Арен медленно разделся и осторожно залез к жене под одеяло. Придвинулся ближе, обхватывая ладонями талию, и слегка удивился, осознав — Виктория ждала его. Иначе почему не надела ночную рубашку?
Жена вздохнула, повела плечами и открыла глаза. — Арен… — сказала она хриплым со сна голосом. Эмоции ее тоже были сонными, мягкими и даже немного приятными. Кажется, она рада.
— Доброе утро, Вик, — прошептал он, опуская руку ниже и разводя жене ноги. Нежная и чуть влажная кожа… Теперь эмоции вспыхнули страстью и желанием, и Виктория распахнула глаза, окончательно просыпаясь и обнимая его.
Она любила, когда он ласкал ее так, очень любила. Арен давно знал, как именно ей нравится, ему даже эмпатия была не нужна. Но он все равно прислушивался по привычке, меняя резкость и частоту движений в зависимости от чувств Виктории, и улыбнулся, когда ее затопило наслаждением.
— Я пойду, — сказал он, поцеловав жену в губы. — Собирайся, скоро завтрак. Она вцепилась в его плечи, будто не желала отпускать. Плеснуло неуверенностью. — Арен… а ты? Он? Конечно, Виктории было сложно понять это. Да и не только ей — всем, кто не обладал эмпатическим даром.
Чужое возбуждение можно было использовать и как возбудитель для себя — с Викторией Арен делал это довольно часто, — а можно было и отсечь, прислушиваясь только к своим чувствам.
— Не сегодня. — Да, не сегодня, не этим утром, когда он принял окончательное решение об отношениях с Софией. — У меня есть кое-какие дела. Она немного расстроилась, поэтому Арен поцеловал жену еще раз, а затем выскользнул из ее объятий. Быстро оделся и пошел к камину, негромко сказав:
— Жду тебя в столовой, Вик. *** София полночи практически не
Зачем это все императору? Нет, никаких мыслей о влюбленности. София в подобное совершенно не верила. Так бывает только в сказках — чтобы принцы или короли влюблялись в простых девушек. В жизни они могут этими самыми девушками увлечься, попользоваться, а потом бросить.
Неужели он хочет этого? Просто использовать ее? София уже поняла — императору нравятся ее эмоции, он их будто впитывает. Она его не осуждала, в конце концов, когда тобой искренне восхищаются — это приятно. Он ведь эмпат, а Виктория бывает очень… несдержанной. Это понятно всем, и что должен ощущать эмпат, когда человек рядом с ним злится или ревнует — сложно представить. Ничего хорошего, это точно.
Но что будет потом? Потом, когда он станет общаться с женой и детьми? Ладно, возможно, императору обман легко дастся, он же сам сказал, что часто лжет. Но Софии-то нет! Она не сможет врать. Особенно — Агате с Александром. Днем сидеть с ними, а ночью…
Представив себе, что можно делать ночью, София вспыхнула и прижала ладони к пылающим щекам. Защитница, сохрани! Что же это такое — почему с одной стороны ей всего этого до ужаса не хочется, а с другой — хочется просто безумно?! Нельзя так, нельзя!
София ругала себя, пытаясь успокоить сердце, будто пустившееся в пляс, а потом с неожиданной ясностью поняла — возможно, и у императора то же самое. Ну, если не брать в расчет влюбленность, конечно. Только его величество, в отличие от нее, просто-напросто принял решение, выбрал определенную сторону. А все остальные проблемы он думает решать в процессе… э-э-э… ну вот — опять!
«Софи, не думай об этом! Не думай! Нельзя так, нельзя!» Но разум пасовал перед воспоминаниями. Воспоминаниями об улыбке императора, о нежности в его черных глазах, веселом голосе и мимолетных прикосновениях. Хотелось, чтобы этих воспоминаний было больше. Намного больше. Особенно — чтобы больше было прикосновений.
Но стыдно. Защитница, как же стыдно… Во время завтрака к ней подсела мэл Руди, и София обрадовалась, однако, при этом вспомнив и предостережение императора быть осторожнее и никому не верить.
Но мэл она верила. Ей было сложно представить бывшую служанку Аарона детоубийцей. Возможно, мэл собирает информацию для кого-то из родственников убитого принца, но… неужели София обладает подобной информацией? Девушка решительно не могла вспомнить ни одного особенного факта, который знала бы только она.
Хотя если император сдержит слово, скоро София будет знать что-то особенное про эмпатов. Интересно, в книгах эту информацию можно найти или нет?
— Привет, — сказала София дружелюбно, глядя на мэл, которая показалась ей бледной и замученной. — Ты как? — Здравствуй. Как после Дня Альганны, — пробурчала мэл, уныло ковыряя омлет. — Всю комнату перевернули вверх дном, вопросами замучили, а теперь еще и взгляды эти косые со всех сторон. Может, мне и правда уволиться, а?..
В голосе мэл было столько неподдельной тоски, что София окончательно уверилась — нет, не может эта девушка притворяться. — Не знаю. Мне кажется, если уж совсем невыносимо, то и правда надо уходить.