Тьма над Лиосаном
Шрифт:
— Только на ваш взгляд, — возразил Сент-Герман. — Уверяю вас, сама Пентакоста так не считает. И воспользуется любой возможностью, чтобы опять нанести вам удар.
Она, размышляя, приложила пальцы к губам, потом пожала плечами.
— Оставим пока все, как есть. У нас нет времени на разбор ее козней. В крепость только что прибыл монах и, похоже, с дурными вестями. Кажется, помешательство вновь охватило монастырь Святого Креста. — Ранегунда перекрестилась и поглядела на собеседника. Убедившись, что ответа не будет, она с вызовом осведомилась: — Что же вы не заводите свою песню о зараженной муке?
Сент-Герман неопределенно
— Я уже говорил о ней. И много раз.
— Но, возможно, неубедительно? — Вновь не дождавшись ответа, Ранегунда зябко поежилась. — Орманрих более красноречив. Он все настойчивее хочет запустить руку в запретные закрома. У меня нет сил противиться, люди ведь голодают.
— Но не безумствуют, — уронил, глядя в сторону, Сент-Герман и вновь обратил взгляд на Ранегунду: — Потерпите еще, дорогая.
Она какое-то время испытующе всматривалась в него, потом с длинным вздохом сказала:
— Наверное, это неправильно, но я вновь прислушаюсь к вам. И постараюсь не трогать зерно, пока это возможно.
— Чем избавите крепость от множества неприятностей, — заверил Сент-Герман и положил на стол тоненькую серебряную цепочку.
— Это что — подкуп? — спросила она, чувствуя с каждым ударом сердца, как тяжелеет на груди подаренный им аметист.
Письмо Ротигера из Валенсии к купцу Эверарту в Париж. Вручено последнему на двенадцатый день после отправки.
«Достопочтенному торговцу мехами и драгоценностями, проживающему на улице Белых Шарфов, шлет приветствия из Валенсии известный ему Ротигер, временно размещающийся в гостинице „Веселый хорек“.
Довожу до вашего сведения, что эскорт, рекомендованный вами, кажется мне надежным. Десять вооруженных конников, несомненно, сумеют отбиться от болтающихся по дорогам бродяг. Не знаю, что бы я делал без вашей столь своевременной помощи, ибо рынок проводников и охранников для путешествующих просто кишит сейчас сомнительными людьми, среди которых много беглых рабов и бессовестных негодяев, добывающих себе пропитание предательством и грабежом.
Разумеется, доброта ваша будет вознаграждена, и я также ручаюсь, что любое неприятное происшествие с любым из рекомендованных вами людей не останется без внимания и что пострадавшего или его семью ждет солидная денежная компенсация.
Будьте уверены, как только хозяин вернется в Рим, мы непременно возобновим наше деловое партнерство.
Да ответит на ваши молитвы Христос Непорочный, ниспослав вам и вашей семье дальнейшее процветание. Пусть ваши дочери обретут богатых и достойных мужей, а сыновья — добродетельных и состоятельных жен, и да обзаведутся они многочисленным здоровым потомством.
ГЛАВА 10
— В деревне уже поговаривают, что я помешалась и что вредные испарения пропитали меня. — Ранегунда, уже не прихрамывая, расхаживала по оружейной, пряча от собеседника взгляд. — Дуарт ходил жаловаться нашему духовнику.
— Вы должны были уничтожить зараженную рожь, — терпеливо успокаивал ее Сент-Герман. — И поступили правильно, Ранегунда. Иначе помешательство
Он говорил, не таясь, несмотря на широко открытую дверь, понимая, что лучше усугубить неприязнь обитателей крепости к чужаку, чем дать пищу иным пересудам.
— Я поверила вам, — сказала она останавливаясь. — Поверила на слово и молю Бога, чтобы вы оказались правы, ибо страшно подумать, что будет, если болезнь опять нас посетит. В чем тогда вы начнете искать ее корни? В шерсти? Или в воде? Кстати, о воде многие поговаривают. Ходит слух, что ее отравили язычники, дабы распространить помешательство среди последователей Христа. — Серые глаза ее вдруг опечаленно затуманились. — Вас просто возненавидят, случись что-нибудь.
— Возможно, — спокойно проговорил Сент-Герман. — Жизнь есть жизнь, в ней случается всякое. Но чья-то ненависть мало волнует меня. Мне много горше выслушивать ваши упреки.
Она наклонилась, смутившись, но делая вид, что поправляет растяжку — небольшое изделие из металла, рога и кожи, весьма укрепившее ее коленный сустав.
— Я понимаю, что часто бываю несправедлива. И сознаю, сколь многим обязана вам. Но иногда не могу сдержать раздражение. Честно пытаюсь, но… не могу. Эта двойственность угнетает меня, но мне почему-то никак не разделаться с нею.
— В вашей двойственности нет ничего удивительного, — с улыбкой сказал Сент-Герман, откровенно любуясь ее горделивой осанкой.
С момента их первой встречи Ранегунда очень изменилась: посвежела, обрела статность. И дело тут было не только в исчезновении хромоты.
— Поясню на примере, — продолжил он. — Вы сейчас злитесь на меня за зерно и в то же время довольны растяжкой.
— Ах, Сент-Герман! — Ранегунда прыснула как девчонка и потрясла головой, унимая себя. — Меня злит еще то, что я так открыта для вас. — Она выпрямилась и пошла к нему, уверенно опираясь на слабую ногу. Растяжка, сгибаясь, легонько позванивала, но звон этот глох под юбками и слышен был только ей. — Надеюсь, я поступила правильно, уничтожив львиную долю наших припасов. Но меня это очень тревожит, как и всех, особенно наших крестьян. Я не могу сердиться на них, ведь именно они трудятся на полях. От зари до зари — лелея каждый росток, каждый колос. Им трудно поверить в вашу легенду.
— Это не легенда, — возразил он, и глаза его помрачнели.
— Но если помешательство вновь придет к нам…
Она вскинула вверх обе руки — в знак абсолютнейшего бессилия перед подобной напастью.
— Помешательство поражает лишь тех, кто употребляет в пищу плохое зерно. Болезнь не передается по воздуху. В данном случае никаких испарений не существует.
Ранегунда остановилась перед ним, заглянула в глаза.
— А ну как это ошибка? Маргерефа Элрих тогда непременно обвинит меня в черном предательстве. Как он поверит, что я хотела спасти Лиосан?
Ответ был произнесен ровным тоном:
— Если я не прав, значит, более двух тысяч лет прожито мною впустую.
Она потянулась к нему, обхватила за плечи.
— Я верю тебе, Сент-Герман. Это рожь.
Он, не удержавшись, поцеловал ее в бровь.
Какое-то время оба молчали.
Наконец Ранегунда все же заметила:
— Но крестьяне все равно будут ворчать.
Сент-Герман, отступив на шаг, усмехнулся.
— Иные улыбки страшнее ворчания, — сказал, морщась, он.
— Что?.. — Она поняла: — Пентакоста?