То был мой театр
Шрифт:
Через весь спектакль рефреном проходят раннее хрестоматийное:
Послушайте!
Ведь если звёзды зажигают,
значит - это кому-нибудь нужно?!
–
и четверостишье, которое даже в полном Собрании сочинений найти трудно - не вошло в окончательные варианты никуда:
Я хочу быть понят своей страной,
а не буду понят -
что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой
Это четверостишье, повторяю, не вошло ни в одно из законченных стихотворений, сохранилось в записных книжках и в одной из статей 1928 г. ("Письмо Равича и Равичу" ). Там оно приведено со знаками препинания и с такой припиской: "Одному из своих неуклюжих бегемотов-стихов я приделал такой райский хвостик (приводится это четверостишие.
– B.C.). Несмотря на всю романсовую чувствительность (публика хватается за платки), я эти красивые, подмоченные дождём перышки вырвал"...
Есть бравада в этом утверждении. Мысль, "романсово" выраженная в нём, преследовала поэта на протяжении многих лет и, более того, отголоски этой строфы чуткое ухо услышит и в раннем Маяковском, начиная с "Облака в штанах", и в трагической незавершённости последних его стихотворений, печатающихся иногда в сборниках как "Неоконченное". И Любимов с дружиной были абсолютно правы, сделав этот нервный стих одним из ключевых в спектакле.
До сих пор на углу старого здания театра стоит вертикальная стальная конструкция, окрашенная чёрным: махонький человечек со вздыбленными руками держит её, подобно атланту. Раньше конструкция была декорирована под детские кубики с буквами русского алфавита. Буквы на белых гранях составляли но вертикали слово "Послушайте", на красных - фамилию "Маяковский". Такие же кубики - белые, зелёные, чёрные, красные - стали основой сценографического решения спектакля. Придумал это оформление Энар Стенберг, так во всяком случае писали в программе. А вообще, по отзывам участников, работа над "Послушайте!" была коллективной работой в максимально полном значении этого слова. Среди тех, кто её начинал, были режиссеры -Любимов, Глаголин, Валерий Раевский, актёры Смехов, Золотухин, Высоцкий, литературоведы, поэты.
Поэт в этом спектакле един не в трёх - в пяти лицах, и ни один из пяти актёров не мазался, не стремился к портретному сходству с Маяковским. Важнее - мысль, идею, некую определённую грань личности и таланта воплотить. (Спустя десяток лет этим приёмом широко будет пользоваться Театр им. Ленинского комсомола в таких спектаклях, как "Революционный этюд" Шатрова, где Олег Янковский впервые совсем без грима сыграет Ленина, и в "Гренаде" - но Светлову и о Светлове, где личность поэта в соответствии с его ненаписанной сказкой про гражданина с фамилией Рубль обратится россыпью гривенников). Строительные блоки Таганки крупнее. Золотухин (в последние годы и Прозоровский) играет лирика, ранимость, легко уязвимую психику, сердце, принявшее пулю в апреле тридцатого... Вроде бы антиподен, антимирен ему Маяковский Шаповалова (в первые годы спектаклевого бытия этого же Маяковского играл и Высоцкий): это сила, позволившая поэту выстоять, дожить до 37, это благоприобретённая устойчивость к бытию и кретинической по сути критике; это, наконец, мужчина. Маяковский Хмельницкого - жёлтая кофта, "гений, мот, футурист с морковкой" (морковки, правда, нет, но жёлтую с продольными чёрными полосами кофту Борис не снимает почти весь спектакль). Маяковский Смехова - философ, умница, интеллигент. Наконец, Дима Щербаков (в последние годы и губастый Игорёк Штернберг) играет "красивого, двадцатидвухлетнего" Маяковского, к которому до последнего дня так и не пришло "позорное благоразумие".
И из этих пяти монолитов складывается образ Поэта.
Кроме них, на сцене двое ведущих - женщина (Зинаида Славина или Вика Радунская) и мужчина (обычно Сева Соболев), - периодически организующих действие. И - хор, примерно дюжина актёров, трансформирующихся но ходу спектакля и в строителей
Как и во многих других таганских спектаклях, в "Послушайте!" важна роль музыки. Здесь - преимущественно фанфарной (композитор Эдисон Денисов). Однако и фанфары могут быть издевательскими и трагичными, что стало ещё одним, пусть частным, откровением этого спектакля.
Последний раз смотрел его 11 февраля 1985 г., когда мой Театр рушился уже всерьёз, когда из первой пятёрки Маяковских работали три - Хмельницкий, Шаповалов, Смехов, и все три -либо уже ушли из театра, либо подали заявления об уходе. К тому же Шопен маялся радикулитом, на уколах работал; Венечка голос сорвал, простужен был вдребезги... А спектакль всё равно прошёл на ура, на овацию и цветы в конце.
Всё. Больше не увижу, скорее всего, этого спектакля. Так что эти записки - и для себя...*
Начало. Начало, удивлявшее традиционностью. Занавес -обычный, матерчатый, а не световой. Тёмно-шинельного цвета. По бокам просцениума - белые деревянные щиты с прорезями в виде окон и дверей под ними. В окнах - подсвеченные, висящие на невидимых нитях, кубики с буквами (естественно,"М" и "Ж" -обычное таганское озорство). Чёрный потолок зала.
Раздвинулся занавес: на просцениум выходят два актёра в рукавицах и рогожистых фартуках каменщиков, ставят возле рампы два кубика - с вопросительным и восклицательным знаками. Потом из таких же кубиков с буквами все участники спектакля начинают строить стену. Делают это предельно серьёзно, в хорошем рабочем ритме. Оттого не зависает в воздухе первая реплика: "Ритм - основа всякой поэтической вещи" - и пятеро Маяковских в центре сцены, ритмично двигаясь, сообщают нам, что в молодости у поэта 18 часов в сутки уходило на заготовки типа:
Краски - дело мамино,
наша мама - Лямина...
* В последний paз спектакль "Послушайте!" был сыгран в 55-ю годовщину гибели В. В. Маяковского - 14 апреля 1985 года.
Не успеваешь ещё возмутиться, что с такой вот чуши начинается рассказ о Поэте, а Комарик-Комаровская (на этот раз её персонаж - не пацан, а девчушка) бросает фразу из "Что такое хорошо", а хор - на просцениуме, с поднятыми в едином порыве руками скандирует: "В жизни - пригодится!" - применительно к храбрости.
Для таланта очень важно это качество!..
Все пятеро Маяковских сгрудились у кубиковой конструкции в глубине. Кто-то поставил кубик на кубик впереди и водрузил на них графин - импровизированная трибуна. Реплика сбоку: "На открытии выставки "20 лет работы" официальных представителей не было. Народу было мало". Хмель (подхватывая): "Вышел Маяковский и сказал: я рад, что сегодня здесь нет официальной критики, нет завсегдатаев премьер, что пришла студенческая и рабочая молодёжь. И я приветствую вас!"
И очень грустно - первый раз в этом спектакле - Хмель же начинает читать в наиполнейшей тишине: "Я хочу быть понят своей страной..."
Высвечивается задник - фантастическая Зверя (будем так её называть) с электрическими глазами и открывающимся ртом - чёрный контур на белой стене. В ответ на исповедальный "райский хвостик" Зверя вертит матерчатым хвостом и не поймешь, то ли рычит, то ли хрюкает...
А каменщики на просцениуме сооружают тем временем пьедестал из кубиков. Кто-то забрался на него - с книгой. Причёска набок! Чуть подправили поворот головы метлой на длинной ручке - готов памятник Маяковскому в Москве. Живой шарж!