«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Смотри, — говорит Герасим, — вон, в окно, видишь, становой сидит.
У дома нас встретили жена и сестра лесничего, видимо, были рады нам.
— Здравствуйте… а мы-то думали, что запоздался. Вот радость.
Женщины надели чистые платья, хлопотали и бегали впопыхах, ставя на стол угощенье.
У лесничего чисто в доме. Кухня отдельно, спальня тоже. На окнах занавески, икона в углу, стулья, ломберный стол и лавки. На полу циновки и большие, с цветами, часы. Собака моя сразу подружилась с овчаркой лесничего.
В соседней комнате у окна, в пальто и в фуражке, сидело чучело станового, маска с красной рожей, с оскаленными зубами. Когда Польтрон увидал — шарахнулся в сторону и, подняв голову, залаял. Потом тихонько подошел, понюхал. И, отскочив, опять залаял. Уж очень физиономия невыносимая.
Обед — утки с груздями… Да что говорить… Особенно хороши маленькие опята, маринованные, белые грибы тоже, тетерев с брусничным вареньем, уха из налимов, молоки, гонобобелевый квас. Да, забыл, раки еще, лещ в сметане, маковые лепешки, чай с коньяком, с черникой. А Герасим готовится на гусей, норовит на вечер к озеру пойти: на перелет. А я устраиваю удочки на налимов, иду ловить с моста живцов на хлеб. Попадаю сразу. Рыба не пугана. Ловлю и кладу их в ведро с водой. Вижу дно реки — песок, и вижу, как идет стая язей; один большой поднялся и схватил хлеб. Попался… рвется на удочке, блестя золотой чешуей. Я вытянул, снял его и пустил; он плеснул в воде, пропал. Из-под моста тихо, как тень, вышла щука, — точно оловянная игрушка, — недвижно стояла в воде и пропала мгновенно.
Я вернулся в дом. Опять чай, пирожки с капустой и яйцом, варенье. Красавица — сестра лесничего говорит:
— Теперь я стрелять стала лучше. Коршуна влет застрелила пулей. Было жалко… Только он кур ворует. Ну, ничего… поди не грех… Коршун…
К вечеру, забрав снасти, мы с лесничим пошли у большого леса. Огромные ели выпустили корни по берегу во мху. А снизу шел лужок, переходя в болото. Там, где кусты и заросли, подходит река. На фоне вечерней зари резко выделяются ветви темных елей.
Выбрав место на реке, где глубина, мы поставили донные с живцами и жерлицы на щук [529] . Поставили, подошли к лесу и легли на мху, у большой ели.
Тихо… Осенняя зорька розовела. Солнце уходило. Темный лес не колыхнет…
И видим мы, как краем леса идут двое, одетые по-городски. У одного шляпа и в руках зонтик, а другой в картузе, тоже с зонтиком.
— Кто бы это, — тихо сказал лесничий.
— Пойди погляди, уехал ли становой, — слышим мы голос молодого. — Вот черт…
529
донная (удочка) — крючковая снасть с наживкой, применяемая для ловли рыбы со дна или в непосредственной близости от него.
жерлица — рыболовная снасть для ловли хищной рыбы, преимущественно щук, на живца.
— Да чего он тебе, — слышен голос старшего.
— Ну его… Морда. Сам я видел:
— Так мало ли что. А ты иди, скажи: вот, мол, отец прислал… Пирог бисквитный отдашь. Поди, пирог-то весь прокис. Ну, выдумай что-нибудь по делу, про лес поговори.
— Боюсь, он догадается, все испортит полицейский крючок. Ну и морда. Противный до чего.
— Ты вызови ее и спроси, то и се, письмо получила ли? Ответ?
— Письмо-то я в чай положил, когда жена лесничего товар забирала в магазине. Может, не нашла. Надо Андрея Ивановича вызвать. Да подите вы…
— Я тебе говорил, сваху надо, а ты свое.
— На кой черт сваха. Да что вы, дядя. Я студент, люблю ее… А вы — сваха…
— Ну вот, второй день с тобой чисто звери по лесу кругом ходим, в стогу живем.
— Поймите же, дядя, не могу я морды этой видеть. Становой он, что ли. Как он смотрит… Глаза лупит, а зубы как у лошади. Ступайте, дядя. Зайдете в дом, поговорите, а я в стогу подожду. Ну потом позовете меня.
Старший пошел, а молодой повернул в лес.
— Это вот кто: Рогожин, студент, — говорит лесничий. — Политехник. Отец торговлю ведет в Переяславле. Двое сыновей. Ну этот, Володя, он к Маше, к сестре неравнодушен. Стихи ей пишет. Когда жена ездит в Переяславль товар выбирать, он письма туда кладет… Вот что: я пойду сейчас, да туда, к становому, и сяду. Дверь затворю, а вы ступайте тоже. Когда их позовут, вот я ему и буду говорить, будто становой.
Лесничий скоро пошел домой, я за ним.
Лесничий сидит в комнате, где чучело станового. Позвали. Входят гости: дядя и студент. Здороваются, ставят на стол бисквитный пирог и конфеты. Вдруг из другой комнаты становой говорит:
— Еще охотники, знать, приехали.
— Не охотники, — отвечают ему, — переяславские гости. Владимир Павлович Рогожин, по делу завернули.
— Рогожин, студент, знаю, пьяница, — протянул голос в другой комнате.
— Как — пьяница! — удивился студент.
— Это кто же говорит-то? — спросил дядя.
— Становой говорит.
— Это совсем зря. Он не пьет, — сказал дядя.
— Мария Иванна тоже хороша. Вот до чего меня замарьяжила. А теперь тебя закрутит. Не верь ей, Рогожин.
Студент смотрел в недоумении на закрытую дверь комнаты, откуда мрачно говорил голос. Мария Ивановна взяла за руку студента и, заливаясь смехом, говорила:
— Не верьте, не верьте, Владимир Павлович. Он чучело, болван.
— Это я-то, становой, чучело! Да я вас сейчас в кандалы закую!
— Это что же такое, — сказал дядя. — Господи, что это делается!
Студент, в совершенной ярости, бросился в комнату и, отскочив, крикнул:
— Что за черт!
— Что делается, Господи, — кричал дядя. — Пропал Володечка, пропал. Ушлют в Сибирь. Ай-ай-ай, батюшки.
— Постой, дядя, это ведь чучело. А я-то дурак. Мария Ивановна, вот я дурак.
Дядя близко подошел и смотрел на чучело станового.
— Маша, — сказал лесничий сестре. — Поди и похлопочи. Гости-то ничего еще не ели. Самовар сейчас, скорей.