«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Как хотите, — сказал Анчутка.
— Ну, дай честное слово, — говорит его приятель архитектор Вася Кузнеков.
— Честное слово, — говорит он.
— В таком случае, — говорю я, — не иначе, что ему открыто. У него свойство такое, натура, так сказать. Медиум… И поэтому надо будет идти к кургану сегодня же.
— Это ведь надо, в 12 часов, в полночь это завсегда больше кажет-то. У нас-то в округе знают. Вот тут, в Охотине, так часто видят. Старый барин жил, Полубояринов. Росту-то вот с вас, Федор Иванович. Ну и сердит… Так он и посейчас в халате там по ночам ходит. Старики-то помнят
Приближалось уж позднее время. Охотники пошли спать, а я рассказал всем, кроме Анчутки, что будет видение.
В половине двенадцатого ночи мы все сходим с террасы. Темная июльская ночь. Тишина. Большой сосновый лес темнеет кучами среди мелкого леса. Мы тихо идем дорожкой. Поворачиваем по тропинке в сторону кургана. Вдруг…
— Смотрите, смотрите, — кричит Анчутка.
Среди кустов, таинственно мелькая беглым пламенем, горит и как бы движется синий огонь.
— Сомкнемся скорее, сомкнемся! — кричит Анчутка. — Явление чрезвычайное, это я сейчас же сообщу… Материализация духа!
И он заставляет нас взять друг друга за руки. Перед огнем, как из земли, выросла высокая, таинственная, освещенная фигура. Было, действительно, фантастично и неожиданно. Шаляпин задумчиво молчал, скрестив руки и опустив голову.
Шаляпин пошел к видению.
Анчутка бросился бежать.
— Стой, — кричим мы, — ты куда? Бежать? Ты все затеял — стой!
И мы поймали архитектора Мазырина.
Фигура светилась. Шаляпин шел к ней.
— Не ходи, — кричал Анчутка, — не ходи. Это материализация. Задушит. Непременно задушит. Пойдемте отсюда скорей.
— Стой, — говорит ему Василий Сергеевич и держит Анчутку. — Это ты все. Ты медиум… Твои штуки… с чертом работаешь…
— Нет, нет, — говорит Анчутка, запыхавшись. — Нет, не я. Это вот он, это Федор Иванович. В нем это есть… Должно быть, он. Он все молчит… он медиум!
Шаляпин подходит к видению, и упал. Упал так, как умеет падать Шаляпин: привык на сцене. К нему бросился призрак, и все погасло. Настала тьма.
Анчутка кричал:
— Он погиб… — и хотел убежать опять.
— Стой, — кричали ему. — Ты все затеял. Идем…
Мы подошли к Шаляпину. Он лежал у дорожки на траве. Мы поднимали его. Он загадочно молчал. Анчутка держал его под руку и, волнуясь, говорил:
— Успокойся, успокойся, пожалуйста. Это материализация. Это ничего… успокойся…
— В чем дело? — сказал Шаляпин. — Что ты дрожишь?
— Да ведь как же, ты упал. Я испугался. Задушит!
— Когда упал? Да ты что, бредишь!
Пришли домой, сели у меня в большой комнате за стол. На открытом вороте рубашки Шаляпина были
— Посмотри… Ты видел. На шее пятна. Он его душил. Хорошо, что мы пришли вовремя. Я сейчас еду. Я сегодня же к утру все доложу нашему спиритическому обществу. Мы все сюда приедем.
Как ни уговаривали мы Анчутку остаться, он не мог успокоиться и уехал рано в Москву, когда мы спали.
Через три дня утром получая газеты со станции, мы прочли в «Русских ведомостях», в «Русском слове», в «Новостях дня» сообщение «Видение Шаляпина». Опять через два дня было написано краткое сообщение, где сообщалось, что швейцарские спириты выезжают в Россию на место явления спиритической материализации видения Шаляпина. Мы Шаляпину говорим: «Медиум».
— Ну, медиум, — будили мы его утром, — пора вставать. Пойдем купаться.
Кузнеков, приехав в Москву, рассказал в обществе актеров все как было. Анчутка, узнав, обиделся ужасно, так как ехали иностранные спириты, и в Москве вышла маленькая книжка «Видение Шаляпина» и успешно продавалась во всех книжных магазинах, и вся Москва, от мала до велика, спрашивала:
— Слышали, Шаляпин-то медиум. Ведь это что такое. Сколько одному отпущено. А? А я вот, хоть тресни… ничего не видал.
Ловкий предприниматель, автор книжки, был доволен. Нажил. Спрашивали издателя:
— Что вы написали, «Видение» — ведь это оказалось вздором. «Русское Слово» само опровергло. По рассказам очевидцев, это была шутка.
— Ну, что вы хотите, какая шутка? Мне же сам лично говорил не кто-нибудь, а медиум, архитектор Мазырин, человек почтенный. Я тут ни при чем.
Звериные тайны
Как-то давно летом в Москве ко мне пришел мой знакомый, некто Бартельс, охотник-рыболов, и позвал меня ловить рыбу на удочку-спиннинг и для того поехать с ним в Фаустово, недалеко от Москвы, на Москва-реку, где была большая плотина.
Среди больших полей широкая Москва-река в запруде синела в прекрасный солнечный день. Через плотину с шумом падала вода. Внизу река несла от плотины свои воды. Над поверхностью нижнего омута плескалась большая рыба. Это был тересняк. Он еще звался ерех, белизна, конь [531] .
Это большая рыба, наподобие судака или даже лосося, была со светлой серебряной чешуей и на спине имела большое перо. Она не очень ценилась, ее коптили, продавая за сига. Дешевая рыба.
531
тересняк. Он же: ерех, белизна, конь — в книге Л. П. Сабанеева «Рыбы России» встречается название «конь», или, правильнее, «подуст»; по наблюдениям автора, эта рыба принадлежит к числу весьма обыкновенных рыб, встречается в Москве-реке, Оке и других судоходных реках (см.: Сабанеев Л. П. Рыбы России: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 398–415).