«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Ерунда, — говорит Саша. — Я попугаю профессора и папашу.
По дачам пошли рассказы. Один такой хороший человек, инспектор какой-то школы, обедал на террасе своей дачи и говорил гостям, как его топил утопленник, как схватил за ноги и тянул в воду, — «насилу вырвался, слава Богу», — и выпивал при этом рюмку водки.
Дачники собирались вместе, говорили: «Ужасно, что делается». Один будто бы купался и наступил на скользкий труп. Он на дне. А актриса видела его
В общем, было весело. Все перезнакомились. Приезжали гости из Москвы, ходили и смотрели на реку с моста. Исправник составил акт и послал рапорт начальству.
В Москве тоже узнали, но не очень верили. Известно, что Москва и слезам не верит.
Тогда-то Саша пошел ночью искать бечевку и пузырь. Но нет ни бечевки, ни пузыря. Украли.
Один мужичок Серега из деревни посмеивался:
— Это, — говорит, — подшутили господа какие ни на есть…
И принес исправнику лопнувший мокрый пузырь, сказав, что нашел на берегу. Вот этот самый.
Исправник рассердился ужасно, кричал: «Найду этих самых, все в Сибири будут». И доложил по начальству.
Предводитель опять ехал по мосту в свое имение. Остановился и сердито смотрел из коляски на реку у моста. Сыновья его также смотрели, сердито наморщивши брови, как папаша. Долго смотрели.
А дьячок говорил:
— Нет, довольно. Я в этом месте больше не ловец. Будя.
А Саша же Хитров, юноша без страха, выдумывал новую «штучку», как бы раздразнить актрису Соню Ремизову. Посылал ей письма от антрепренера, предлагал играть первую роль в пьесе Шекспира «Пустое сердце». Соня Ремизова ездила в Москву, купила все сочинения Шекспира, но пьесы «Пустое сердце» не нашла и сердилась ужасно.
Саша Хитров очень радовался, готовил ей на день рождения, сидя на чердаке, фейерверки и говоря нам:
— Я ее угощу бенгальским огнем. Узнает тогда меня. Я покажу ей лоботряса…
А Коля все время очень боялся, что его сошлют в Сибирь.
Так он и уехал в Москву, захвативши свое ружье, которое ни разу не выстрелило.
Но когда Саша пустил свой бенгальский огонь, должны были быстро уехать с дачи и он, и я, и Соня Ремизова.
На охоту
Познакомился я как-то с ученым человеком. Он был к тому же и охотник. Приезжал ко мне в деревню. И почему-то другие мои друзья-охотники его невзлюбили. Так бывает — невзлюбят, и все тут.
Начали ученого заедать. Спорили с утра до ночи и выводили его из терпения. Один мне его называл оболтусом, другой говорит: «Это же олух Царя Небесного». Почему Царя Небесного — непонятно.
Особенно один портил настроение ученому — нарочно городил страшную чушь. Ученый выходил из себя, кричал: «Белиберда. Сапоги всмятку». Даже охрип. Он полоскал горло бертолетовой солью
— Охотники, — говорю, — не обращайте внимания.
Но приятели мои не унимались и с утра сердили ученого.
— Ну, знаете, — говорил мне ученый, — это же смешно. Я умываюсь без мыла, а мне говорят, что это и видно. «У вас лицо оттого такое». — «Какое?» — спрашиваю. А эти господа отвечают: «Женственное». Что такое? Глупо феноменально.
— Не обращайте внимания, — говорю.
Собрались мы на охоту, в отъезд. За пятнадцать верст, на озеро Вашутино.
Зову своего слугу Леньку.
— Вот что, — говорю, — Алексей. Надо три подводы. Позови Феоктиста. Ученого надо посадить к Юрию Сергеевичу. Доктора с Кузнецовым, гофмейстера с Карауловым.
Ленька записывает.
— Что ты все записываешь?
— Да ведь как же, — отвечает Ленька. — Забудешь.
— Вот что, лучше профессора посадить с доктором.
— Что вы, — говорит Ленька. — Поссорятся…
— Отчего?
— Да ведь доктор говорит, что он не профессор и не ученый, а так. Я, говорит, скоро выведу его на свежую воду.
— Ну, тогда с Кузнецовым.
— Разве можно? Тут они вчера купались, поругались, страсть как.
— Когда же это?
— Вчера. «Отчего вы, — говорит ему Кузнецов, — бледный такой… Все через разврат ваш». Тот ему отвечает: «Я женат, какое вы имеете право говорить со мной!» Ну, и пошло… Ругались, страсть; профессор даже захлебнулся в реке.
— Как же быть?
— Я с ним поеду, — говорит Ленька.
Когда пришел Феоктист, я сказал ему, что поедем через Некрасиху.
— Невозможно, — отвечает Феоктист, качая головой. — Никак нельзя.
— Почему?
— Что вы? Там спуск крутой. Василий Сергеевич править зачнет. Перетопит в реке всех.
— Что ты? Зачем?
— Верно. Для смеху. Шептуна топить будет. Ему что посмешнее выдумать.
— Какого шептуна?.. А с кем генерала посадить?
— С кем — и не придумаешь. С ученым лучше.
— Постой, я пойду, спрошу.
— Отлично, — соглашается гофмейстер. — Он очень милый. Только попроси его, пожалуйста, чтобы меньше говорил. Так много говорит, что в ушах у меня «ти-ти-ти-ти», как барабан трещит.
«Как трудно все», — думаю я и ухожу.
— Постой, — говорит вдогонку гофмейстер. — Вот что! Я в уши вставлю, у меня есть такие шарики. Я за границей их купил. Отличные. Для сна. Так уши закрываются — ничего не слышно.
Но оказалось, что ученый не желает ехать с гофмейстером.
— Я, — говорит, — не могу его слушать. Это отсталый человек. Неразвит до абсурда. Феноменально. Представьте, он мне говорит: «Когда я жил на даче, то у меня оказался дальний родственник. Такой говорливый, с идеями. Я сейчас же все серебро, ложки, вилки, кольца жены, дочери спрятал подальше в саду, в пустырь». Я с ним ехать не могу…