Тобой расцвеченная жизнь

Бергер Евгения Александровна

— Нет, мне все нравится. Не надо ничего менять ради меня...

— Так ты согласна переехать?

— Мне здесь нравится.

Мы поднимаемся по лестнице на, так называемый, второй этаж, на котором, как я помню, расположены только три комнаты: две спальни и ванная — спальня по правую руку от меня (наша с мамой бывшая комната) закрыта плотно прикрытой дверью... Больше всего я хочу увидеть именно ее, но сдерживаюсь и направляюсь в комнату противоположную ей — спальню Патрика. Мама нечасто в ней ночевала: у нее вечно болела голова... Думаю, Патрик был неспособен вызывать

ответный отклик в ее душе — не ее типаж!

— Ты могла бы занять эту комнату...

— А другая комната... Я могу ее посмотреть?

Патрик мнется, словно не хочет, чтобы я даже входила в нее, и это меня интригует...

— Да, конечно, это ведь будет твой дом, если ты сюда переедешь, — наконец произносит он, словно сдаваясь под натиском собственного благоразумия.

И я надавливаю на ручку желанной двери...

Здесь, как и во всем доме, ничего не изменилось: такое чувство, словно мое прошлое законсервировали в этих стенах, подобно соленьям в погребке домовитой старушки, или плотно задраили, подобно отсеку подводной лодки — в любом случае, здесь даже запах, как мне кажется, тот же самый... Я почти ощущаю аромат маминых духов.

А потом вижу ее... книжную полку на стене. Не может быть! У меня стискивает горло, и я хриплю, старательно маскируя нахлынувшие эмоции мнимым приступом кашля.

— Это, должно быть, от пыли... Здесь лет сто никто не убирался, — говорит мне Патрик слегка виноватым голосом.

Я молчу — открой я сейчас рот хоть на полсантиметра, из него непременно исторглось бы отчаянное, полухриплое рыдание, которое колючим комком подперло мне горло.

Патрик сделал мне книжную полку... Я подхожу и легонько касаюсь ее пальцами: не видение ли это...

Нет, настоящая. Гладкая и... долгожданная.

— Сам сделал, — снова говорит Патрик. — Если хочешь, могу ее убрать...

Я так отчаянно машу головой, что даже хрустит в спинных позвонках. Ни за что не расстанусь с ней больше! Никогда.

Потом провожу рукой по застеленной покрывалом кровати и как будто бы слышу мамины слова: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» Ее давно забытый голос так явственно звучит в моих ушах, что я почти готова оглянуться, чтобы увидеть ту, что произнесла их сейчас …

Но мамы здесь нет.

Ее нет уже долгих девять лет...

Я сглатываю колючий комок и оборачиваюсь к Патрику:

— Хочу занять эту комнату. Можно?

И едва улавливаю в его голосе секундную заминку, когда он отвечает:

— Конечно, если ты хочешь.

— Хочу.

Сердце почти оглушает меня самое: оно еще никогда не клокотало с такой бешеной силой... Я прижимаю руку к груди и пытаюсь улыбнуться. Получается плохо...

7 глава

Вещей у меня немного, и переезд не занимает много времени: один полный багажник — и я в новом доме. Правда, следовало еще уладить

юридические вопросы со старой квартирой, платить за которую мне предстояло еще целый месяц, то есть в принципе никакой спешки с переездом у меня не было, но...

Но мне не терпелось заселиться в старую новую квартиру!

Возможно, я просто жаждала инсценировать свое былое прошлое... примерить его на себе, как старое, но очень удобное платье — почувствовать себя собственной матерью, нашептывающей на ухо свое: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» А нравился ли он ей самой когда-нибудь?

Быть может — эта мысль никогда прежде не приходила мне в голову — она заранее выбрала Патрика моим будущим «папочкой» и только потому притащила упирающуюся меня в его квартирку на Визенштрассе? Неужели ее бегство было спланировано заранее? Неужели, когда мы лежали вечерами в нашей постели и болтали о том о сем, строя далеко идущие планы на будущее, она уже знала, что бросит меня и никакого совместного будущего у нас не было и быть не может в принципе? От этой мысли мне делается по–настоящему дурно, и я даже присаживаюсь на край кровати, точно так же, как в тот день, когда белый клочок бумаги из записной книжки перевернул всю мою жизнь...

Не могла же она и в самом деле быть настолько расчетливой... Не могла, ведь правда? Я всегда полагала, что той ночью, в которую она ушла от меня, мама действовала под влиянием порыва, некоего внутреннего импульса, внезапного побуждения — такое поведение было ей свойственно! — но думать о том, что она целенаправленно спланировала бегство от меня... Это было по-настоящему больно.

И тут же одергиваю себя: о чем ты вообще думаешь? Она–то, верно, считает, что мне еще и благодарной ей следует быть: ведь не бросила же она меня в грязном туалете на вокзале или в зачуханном отеле в незнакомом мне месте... Нет, она выбрала для меня Патрика.

На этой мысли я поднимаюсь и ставлю на книжную полку два своих любимых романа: «Джейн Эйр» и «Тэсс из рода Д'Эрбервиллей».

В субботу, как и было оговорено ранее, Килиан подхватывает меня у дома около десяти.

— Ты переехала? — только и спрашивает он, подавая мне мотоциклетный шлем.

— Отсюда до работы ближе, да и платить придется меньше, — отвечаю я парню, хотя об арендной плате между нами с Патриком не было сказано ни слова. Мне, если честно, было все равно: я просто хотела жить в этой квартире, даже если она обойдется мне в целое состояние... которого у меня, конечно же, нет.

Тот понимающе хмыкает и дает по газам, оглашая нашу тихую улицу ревом своего черно–белого «монстра». Я покрепче вцепляюсь в него руками, и мы несемся по дороге в сторону Шпальта — Килиан обещал мне самое «клубнично-расклубничное» утро из всех.

И слово свое намерен сдержать...

Мы съезжаем с дороги, немного не доезжая до озера Бромбахзее, и паркуемся у небольшого деревянного домика за огороженным сеткой клубничным полем — здесь уже стоит несколько машин и люди с разномастной тарой снуют между клубничными грядками, словно суетливые муравьи.