Точка опоры
Шрифт:
– Теперь, накануне премьеры... Нет, нет, предпримем все предосторожности. И вы туда не должны привести "хвоста". Потому я и посылала за каретой... Я так волнуюсь, без провожатого не отпущу. Если бы не спектакль, сама бы проводила до квартиры и подождала бы в карете.
Горький вскинул на нее глаза:
– И не побоялись бы?..
– Чего? Что люди скажут?.. Ну, вы меня еще совсем не знаете... Я же, - задорно хохотнула, - сопровождала бы больного...
Мария Федоровна принесла из будуара ваты и теплый платок, повязала Горькому щеку.
– Вот так и поедете. И на обратную
– В вашей шляпе рискованно...
Вернулся провожатый, сказал, что карета у подъезда.
Мария Федоровна попросила у него шляпу.
– Немножко тесновата. Ну и голова же у вас, Алексей Максимович! Помяла шляпу в руках, надела набекрень.
– Больному можно так. А вам, повернулась к провожатому, - Захар одолжит свой картуз.
Накинув шаль на плечи, проводила до передней.
– А оттуда прямо в театр, - попросила Горького.
– А то буду волноваться...
У нее вмиг озябли руки. Закутывая их уголками шали, она скрылась за тяжелой бархатной портьерой.
...В первый же день после приезда в Москву Вера Васильевна Кожевникова направилась в Проточный переулок. Позвонила у дверей с медной табличкой "Серебряковы". Открыла сама Анна Егоровна, нарядная, недавно завитая.
– Борис просил вам кланяться, - сказала Вера, назвав одну из кличек Виктора Носкова.
– Да?!
– обрадованно переспросила Анна Егоровна.
– Как здравствует наш путешественник?
– Катается на яхте по Цюрихскому озеру.
Все сказано так, как было условлено.
– Входите, душа моя!
– Анна Егоровна широко распахнула дверь.
– Рада доброй весточке!
– И еще просил кланяться Колумб, - сказала Вера об Исааке Лалаянце.
– Вдвойне радостно! А мне не удалось повидать его после побега. И где же его фрегат?
– Бросил якорь в Женеве!
– Молодец! Ни тюремные стены, ни ссылка не в силах удержать наших героев!
Серебрякова взяла гостью за руки, как давнюю приятельницу, о которой соскучилась.
– Проходи, милочка моя, в комнату. У меня как раз самовар вскипел. Чайку попьем, поговорим... У тебя есть ли где голову приклонить, отдохнуть с дороги? У надежных ли людей?
– У вполне надежных, - ответила Вера, но по конспиративной привычке даже Анне Егоровне адреса не назвала.
Подвинув гостье чашку чая, изящную плетеную хлебницу, масло и вазочку с вишневым вареньем, Серебрякова принялась расспрашивать об Ульяновых как об общих знакомых. Кожевникова, назвавшаяся - по паспорту - Юлией Николаевной Лепешинской, сказала, что в Лондоне им живется лучше и безопаснее, чем в Мюнхене.
– Я об Аннушке соскучилась!
– сказала Серебрякова, прижимая руку к пышной груди.
– Словно целый век не видалась. Раньше-то она бывала у меня частой гостьей. Здорова ли? Смогла ли отдохнуть летом?
Не подозревая ничего недоброго в таких дотошных расспросах, Вера рассказала и об отдыхе Ульяновых в Бретани, и о том, что Елизарова с матерью должна была вернуться в Россию, и что Владимир Ильич волнуется, удалось ли им благополучно миновать пограничный пункт. Анна Егоровна сделала вид, что все принимает близко
Вера спросила, как ей отыскать Старуху.
– Ох!
– Анна Егоровна скорбно закатила глаза.
– Наша прежняя Старуха уже коротает дни в Сибири, а к молодой я сама еще не знаю путей. Но все разведаю и денька через два скажу тебе, милочка моя, - погладила руку гостьи потной ладонью, - как найти новую Старуху. Я понимаю, как это важно для "Искры", - им же там нужно все знать о своих соратниках, товарищах по святому делу.
Последние слова Вере показались слащавыми, но она была склонна извинить это заботливой собеседнице, так участливо встречающей посланцев "Искры". Не зря Носков дал явку к ней, уж у него-то глаз острый и наметанный, он не ошибается в людях.
– А если, не дай бог, кого-нибудь из наших схватят ироды, ты сразу ко мне, - сказала на прощанье Анна Егоровна.
– Я помогу облегчить пребывание в тюрьме. Через Красный Крест.
Проводив гостью, она задумчиво уронила руки на стол. Что ей делать? Завтра воскресенье, день неприсутственный. Да и нельзя ей даже близко проходить возле "присутствия". А очередная встреча с полковником Ратко, занявшим место Сергея Васильевича, состоится только через два дня. За это время делегатка "Искры" бог знает что может натворить. Чего доброго, повидается с такими злодеями, о каких Охрана и понятия еще не имеет; самостоятельно найдет путь к Старухе, на след которой филеры еще не напали. А самое главное - нужно предупредить, чтобы ей, назвавшейся Юлией Лепешинской, позволили погулять по Москве, а потом взять голубушку где-нибудь подальше от нее, Анны Серебряковой, чтобы по-прежнему не пало на нее ни малейшей тени. И ниточку для проследок надо дать похитрее...
А Вера Васильевна 15 (2) сентября отправила в редакцию "Искры" через Берлин свое первое, довольно горестное сообщение:
"Чувствую, что страшно виновата перед Вами, но абсолютно не имела возможности писать, так что не очень ругайте за мое молчание. Я здесь всего три дня, нет, четвертый, и из них 3 праздника были, что для меня очень скверно; надеюсь, что сегодня вечером или завтра найду себе собственный угол и смогу распоряжаться сама своей особой. Проклятый город, бегаю с утра до вечера, и все без толку. Всего хорошего.
Н а т а ш а".
Но письмо побывало в "черном кабинете", где с него сняли копию.
Вера напишет еще двадцать писем, отправит их не только через Берлин, но и через Нюрнберг, Лейпциг и Льеж, но восемнадцать из них предварительно будут прочтены жандармами и только два прорвутся в Лондон незамеченными.
Через несколько дней Серебрякова дала ниточку для начала проследок, и в охранке завели "Дневник наблюдений за Ю. Н. Лепешинской". Филеры стали ходить за ней по пятам, оставаясь незамеченными. 8 октября они записали: