Точка опоры
Шрифт:
Все встали, не гася сигарет.
Бабушкин направился было к Вере Ивановне, чтобы ей первой пожать руку, но к нему мелкими шажками подбежал Мартов и поздоровался широким театральным жестом:
– Несказанно счастлив видеть! Сожалею, что не был знаком в Питере, но хорошо наслышан о товарище Богдане.
– А мне, - протянула узенькую руку Засулич, - очень многое рассказывала о вас Калмыкова, влюбленная в наиприлежного ученика рабочей школы.
– Я что же...
– смущенно пожал плечами Бабушкин.
– Учился, как все.
– Позвольте и мне засвидетельствовать свое почтение, - слегка
– Садитесь. Рассказывайте. Как там наша Россия?
Бабушкин осмотрелся - пятого стула не было, - и он, считая себя моложе всех, продолжал стоять.
На столе, ничем не покрытом, белели позабытые после обеда щербатые тарелки. Одна из них была так переполнена окурками, что часть их свалилась на столешницу. В чайном блюде сахарный песок оказался смешанным с крошками табака. На полу газетные обрывки, в углу возле двери коробки из-под сигарет.
"Что же они так?
– Иван Васильевич слегка пожал плечами.
– За собой совсем не прибирают. Будто из тех интеллигентов, которые не могут обходиться без прислуги. А ведь социал-демократы. И Вера Ивановна могла бы по-женски..."
У Владимира Ильича першило в горле от едкого дыма, и он закашлялся. Бабушкин не стерпел:
– Да, братцы, в такой туче можно... рыбу коптить!
– Слегка развел руками.
– Уж вы, товарищи земляки, извините меня, я привык говорить прямо.
– Повернувшись, широко распахнул окно.
– Воздух на дворе не сырой, не холодный, простуды не будет. Дыши - не надышишься...
– Мы привыкли к дыму. Но можно и п-проветрить, - согласился Мартов, подошел к гостю, продымленным до густой желтизны пальцем шевельнул конец его новенького галстука.
– От вас рассказа ждем, вестей с родины.
– Чем народ живет сегодня?
– нетерпеливо спросила Засулич.
– В Питере? В деревне?
– Смотря по тому, какой народ. Рабочие живут ожиданием революции. Деревенская беднота бунтует.
– А вы сначала покажите Ивану Васильевичу его комнату, - посоветовал Ленин и, простившись со всеми, ушел.
Через несколько минут Бабушкин, скинув пиджак у себя в комнате, спустился снова в столовую и, поправив рубашку под ремешком, сел к столу и рассказ свой начал с "Русского Манчестера", который знал не хуже любого ткача или красильщика. Слушатели сели вокруг стола и на время забыли о сигаретах.
Дома Надежда спросила:
– Как там коммуна встретила?
– Не коммуна, а вертеп! Но, я думаю, Иван Васильевич все преобразит. Вот увидишь.
5
Приехал Плеханов, и четыре соредактора собрались в коммуне. Там пол был уже вымыт, стол застелен газетами, пыль на подоконнике вытерта, пустые коробки из-под сигарет сожжены в камине. Откуда-то появилось еще два стула, совершенно новеньких.
Пригласив Бабушкина из его комнаты, обсудили планы ближайших номеров "Искры" и "Зари", условились, что с приездом в Лондон делегатов Северного рабочего союза и Питерского комитета, а также знакомого Ленину по Красноярску Петра Красикова, которого ждали со дня на день, создадут искровское ядро будущего Организационного комитета по созыву Второго съезда.
Потом поинтересовались работой Ивана Васильевича. Засулич не без зависти сказала: пишет с утра до ночи! Когда
– Не перо, а я сам скриплю, - рассмеялся Бабушкин, разгладил усы козонком указательного пальца.
– Не знаю, что получится. Хочется поскорее закончить - и домой.
Он принес начало рукописи, положил на середину стола.
– Посмотрите. Стоит ли продолжать...
– Без всякого сомнения, - подбодрил Владимир Ильич.
– Продолжать и заканчивать.
Читая быстрее всех, он подвигал листы Плеханову, тот передавал их Засулич, от нее они попадали в руки непоседливого Мартова, топтавшегося за спинкой своего стула.
В начале рукописи Бабушкин упомянул о далекой деревне, со всех сторон окруженной лесами, где он жил до четырнадцати лет. Потом нужда привела его в город, и доля крестьянина-пахаря оказалась до конца непонятной и забытой, очевидно, на всю жизнь. Иное дело заводская, фабричная судьба мастерового - тут все для него понятно и знакомо, близко и родственно. Подростком он поступил в торпедную мастерскую Кронштадтского порта и "в течение трех лет зарабатывал по 20 копеек в день". Листки в то время еще не появлялись в мастерской, но в укромных уголках рабочие уже вели тайные разговоры о заговорах, подкопах и покушениях, упоминали казненных через повешение. Подросток еще многого не понимал, и у него возникали мучительные вопросы: за что казнили тех людей и чего они добивались? Оказалось - лучшей жизни для трудящихся.
Взрослым человеком перебрался в Питер, на Семенниковский завод. Там "не жил, а только работал, работал и работал; работал день, работал вечер и ночь и иногда дня по два не являлся на квартиру".
Бабушкин тревожно перекидывал взгляд с одного читающего на другого: что скажут под конец? Не забракуют ли? Не дадут ли понять, что занялся не своим делом?
У Плеханова шевельнулись широкие брови, Мартов подергал галстук. Ленин, качнув головой, продолжает читать:
"Помню, одно время при экстренной работе пришлось проработать около 60 часов, делая перерывы только для приема пищи. До чего это могло доводить? Достаточно сказать, что, идя иногда с завода на квартиру, я дорогой засыпал и просыпался от удара о фонарный столб. Откроешь глаза, и опять идешь, и опять засыпаешь, и видишь сон вроде того, что плывешь на лодке по Неве и ударяешься носом о берег, но реальность сейчас же доказывает, что это не настоящий берег реки, а простые перила у мостков".
– Ужасно!
– Засулич стукнула кулаком по столу.
– Куда это ведет? К вырождению!
"Из этого ада поднялся человек!" - отметил для себя Плеханов, а вслух сказал:
– У вас получается совсем не плохо.
– Если пройтись редакторским пером...
– добавил Мартов и что-то подчеркнул желтым ногтем.
– Напрасно, Юлий!
– возразил Ленин и потряс листами рукописи. Написано отлично! Главное - с деталями, с глубочайшим знанием жизни. В этом ценность вашего труда, Иван Васильевич.
– Встал, дотронулся пальцем до пуговицы на его рубашке.
– Это великолепно, что вы пишете с утра до вечера. Продолжайте с таким же огоньком, с такими же яркими подробностями о рабочей жизни. И побольше о кружках, о листовках, которые вы сами писали и печатали.
– Пожал руку.
– В добрый час!