Точка опоры
Шрифт:
Вскоре ему повезло - у входа в кафе "Ландольт" столкнулся с Красиковым. Друзья обнялись, трижды расцеловались.
За столиком Красиков начал разговор с упрека:
– Что ж это ты, Пантелей этакий, глаз не кажешь? Приехал - и прямо в объятия истеричного Мартушки да этого петуха Троцкого!
– Адресов не знаю, Ананьич. Хуже, чем в лесу, хожу. В тайге и без компаса можно определить, где юг, где север, а тут...
– Потерял политический компас?! Представляю себе, каких меньшевистских романсов напел тебе в уши Мартов!
– С превеликой радостью! Я бы сразу, если бы знал адрес. В Ермаковском для нас с Олей все было ясно, а сейчас в голове туман.
Владимир Ильич усадил гостей за стол в кухне; пощипывая клинышек бороды, все еще незнакомой с ножницами парикмахера, расспрашивал Лепешинского о побеге; едва унимая хохот, позвал жену от плиты, где она заваривала чай.
– Надя, ты слышишь?! "Почем рога маралов?" Надо же такое придумать! И смех в один миг уступил место озабоченности: - А где сейчас семья?
– Приедут сюда?
– спросила Надежда Константиновна, разливая чай. Скоро ли? Я соскучилась по Ольге и по вашей маленькой Оленьке.
– Где-то они в дороге... К Новому году не успеют. И даже не знаю, удастся ли Оле легально через границу. У нее, правда, есть мотив - для продолжения образования в Лозаннском университете.
– Владимир Ильич, - вступил в разговор Красиков, - я же привел сего мужа специально для того, чтобы вы разрешили все его партийные сомнения и были бы, так сказать, его большевистским восприемником.
– "Крещается раб божий..." - снова расхохотался Ленин.
– Нет уж, увольте! Ни в попы, ни в проповедники не гожусь. И Пантелеймон Николаевич не младенец. Протоколы съезда изданы - пусть разбирается сам.
Когда шли обратно по набережной озера, Красиков сказал, что Ильич готовится написать книгу о съезде. Тогда всем все будет ясно.
Прочитав протоколы, Лепешинский поспешил к Ульяновым. Его восторженный голос ворвался на второй этаж, и Владимир Ильич про себя отметил: "Разобрался!" Сбежал вниз, стиснул руку друга.
– Не спрашиваю - по глазам вижу, что большевик!
– С вами, как прежде! Протоколы сняли с меня куриную слепоту!
– От радости Пантелеймон Николаевич растопыренными пальцами ворошил волосы на голове.
– Прозрел, яко исцеленный слепец!
...В кафе "Ландольт" была небольшая комнатка с выходом в переулок. В ней обычно собирались российские социал-демократы. Опасаясь, что для встречи Нового года туда набьются меньшевики, Лепешинский заказал столик в дальнем углу общего зала. Когда после спектакля пришли туда, было уже шумно. Владимир Ильич по русскому обычаю со всеми чокнулся, встал с рюмкой в руке.
– С Новым годом, друзья! С предстоящими боями и нашими победами!
– И за здоровье отсутствующих!
–
– За вашу Ольгу и маленькую Оленьку!
Отпила полрюмки кислого рислинга и слегка поморщилась.
– Лучше бы нежинской рябиновой, - вздохнул Красиков.
– Или спотыкача. Правда, Надежда Константиновна?
– Не знаю. Не пробовала. Это, кисленькое, наверно, послабее. Как раз для меня.
– А моя Ольга хватила бы водочки!
– сказал Лепешинский.
– За Курнатовского! За Бабушкина! За Глашу Окулову!
– встал Владимир Ильич со второй рюмкой в руке.
– Ох, как нам недостает их сегодня! Не здесь, а там, в России. За Грача, за Папашу, за всех, кто работает в комитетах и начинает готовить Третий, наш, большевистский съезд! За их здоровье и успехи!
Женеву взбудоражило веселье. Опустошив праздничные столы, все, кто мог передвигаться, хлынули на улицы, где шумел разноязыкий карнавал. На площадях гремела музыка, горели фонарики, в танцах и хороводах кружились разнаряженные маски, змейками взвивались ленты серпантина.
Ульяновы, Лепешинский, Циля Зеликсон и Красиков шли по площади Плен де Пленпале, подхватив друг друга под руки. Петр Ананьевич напевал вполголоса: "Волга, Волга, мать родная..." И вдруг столкнулись с гурьбой меньшевиков. Мартов съязвил:
– Твердокаменные двинулись лавиной!.. Не сорвались бы в пропасть.
– Сторонись, мягкотелые!
– крикнул Лепешинский.
– Сомнем!
– Не стоит связываться, - сказал Ленин, и они тихо разминулись, только Лепешинский успел слегка толкнуть Троцкого плечом да кинуть вдогонку:
– Не мельтеши перед глазами!
Прошло две недели. Надежда в своей комнатке писала:
"Дорогая Марья Александровна!
Ваше письмо поразило нас: очень уж печально оно. Остается надеяться, что всех скоро выпустят. Говорят, в Киеве были повальные обыски и аресты. Во время таких набегов забирают много народу зря. Судя по тому, что забрали всех, дело будет пустяшное.
Принимают ли передачу и книги? Были ли уже от наших письма? Не собирается ли Марк Тимофеевич взять отпуск и побывать у Вас? Мама жалеет, что она не в России с Вами. Желаю Вам здоровья и бодрости.
Ваша Н а д я".
Дописав письмо, Надежда на цыпочках прошла по коридорчику, заглянула в комнату мужа: не сделает ли он приписку? Пусть самую короткую. Но Владимир склонился над столом. Перо его поскрипывало. Видать, глубоко вошел в работу. Вначале трудно давалась ему эта книга - все пережитое в Лондоне, на съезде, и в особенности здесь, на заседании окаянной Лиги, было свежо в памяти и до крайности волновало. Вчера часто бросал перо и начинал ходить по комнате. Сегодня пишет не отрываясь. Не надо отвлекать. Даже ради двух строчек родным. Не надо прерывать поток его мысли. А о том, что написала Марье Александровне, она расскажет за ужином.