Точка опоры
Шрифт:
– Люблю грозу...
– "В начале мая, - добавил из Тютчева, - когда весенний первый гром..."
– Всегда люблю!.. Вот такую! Когда удар за ударом!
– Я тоже люблю!
– Впервые взял ее под руку.
– Дышится легче. И силы прибавляет!
– Верно! И в этом у нас... Как бы тебе сказать?.. Единомыслие, что ли...
Рука была покорная. А поцеловать на прощанье, хотя бы в щеку, он, дурачина, не решился. Наверно, в душе назвала его чудаком.
Проводил до извозчика. Шепнул:
– Извини,
– Боишься?
– сверкнула золотисто-карими глазами, будто в них отразилась молния.
– Своей богоданной Екатерины Павловны?
– спросила жестко, высвободила руку.
– А я-то думала, что вы...
– Как бы не прицепился "хвост". Я же поднадзорный.
Катерину назвала с горечью. И не случайно - в предыдущие поездки жена была с ним. О них даже говорили как о примерной паре.
Теперь, слава богу, он ехал один. И спешил в Москву на встречу Нового года.
Разволновавшись, долго не мог заснуть, а когда сон сморил, приснилась Человечинка. Будто итальянская мадонна спустилась к нему из багетной рамы. Только на руке держала не младенца, а голубя. И птица ворковала: "Здравствуй!.. Здравствуй, дор-рогой!.." Сердито плескалось море о камни, гнулись до земли листья пальмы и вдруг скрыли ее. Метался по густой роще не нашел. Звал - не дозвался.
Проснувшись, глянул в окно. За ним бушевала вьюга, кидала на стекло снежную крупу.
Над умывальником долго плескал в лицо пригоршни холодной воды. Вернувшись в купе, вставил папиросу в янтарный мундштук, закурил, задумчиво спрашивал себя:
"Как же с ней дальше?.. На "ты", как она в тот раз на Откосе, или на "вы", как при чужих людях? Алеша Окулов, молодой актер, вспоминая швейцарскую гору, Человечинку называет Юнгфрау. За что так? За стройность, красоту и строгую недоступность. Но она ведь не ледяная. В душе у нее огонь. Так как же с ней?.. Пожалуй, сделал правильно в приписке к рассказу "Человек", обратившись к ней на "вы". Пока лучше так..."
5
В Художественный Горький приехал перед началом новогоднего бала. В начищенных сапогах, в новенькой длинной шерстяной косоворотке, перетянутой неизменным кавказским пояском.
В тесном вестибюле уже было шумно. Едва успел скинуть пальто, как к нему, лавируя между разнаряженными гостями, устремился с широко раскинутыми руками Саввушка Морозов, во фраке и галстуке бабочкой.
– Алешенька!
– Обнял и трижды поцеловал в щеки.
– Как я рад!
– Я тоже, - ответил Горький взаимностью на его поцелуи.
– С Новым годом, дорогой! Пусть он принесет большое счастье! А нашему театру от тебя новую пьесу. Можно надеяться?
– Надеждами живем.
– Горький потянул в сторону один ус, потом второй.
– Здесь для меня дом родной. Ей-богу, правда. Не преувеличиваю.
– День сегодня особенный, такого Нового года я не помню: будет Антон Павлович!
– Все-таки расстался
– Говорит, с мокрой. Опять покашливает. А Новый год не мог себе представить без снега.
– Понимаю его... Только не простудился бы...
– Обещал быть Шаляпин.
– Федору я чертовски рад! Большущий он Человечище!
– А ты, - Морозов, отступив на шаг, окинул Горького мягким взглядом, - все такой же.
– Задержав глаза на его лице, сам себе возразил: - Нет, сегодня не такой. Сияешь, как новенький десятирублевый золотой! А глаза взволнованные. Не случилось ли чего? Один приехал? Без Катерины Павловны?
– Один, яко юноша, - рассмеялся Горький.
– Так уж получилось... Но вот среди своих...
– И вдруг заторопился: - Извини великодушно. Надо повидать...
"К ней, - догадался Савва.
– Под Новый год - за новым счастьем!"
Направляясь за кулисы, Горький думал только об одном - не опоздать бы... Увидеть бы наедине... И до встречи унять сердце. Колотится, анафемское...
Широко шагал по пустому коридору, между дверей артистических уборных. Не встретить бы тут никого. Не задержали бы разговором... А дверь к ней он найдет даже с закрытыми глазами. Остается несколько шагов...
Но за дверью голоса. Один знакомый. Неповторимо приятный, мягко бархатистый голос Качалова. А второй?.. Ну что же, придется пожать ей руку при них... А рукопись когда?.. Может, почувствуют себя лишними и поспешат уйти... Хотя с Качаловым надо бы поговорить...
Вышел незнакомый человек. Удлиненное лицо с незаметными скулами, серо-синие глаза, черные кудерьки на высоком лбу, аккуратно подстриженная бородка... Фрак, словно сшитый не по мерке, висел на его плечах. За незнакомцем - Василий Иванович. Стройный, элегантный, радостный.
– О-о, Алексей Максимович! Я несказанно счастлив видеть вас под Новый год! Вы как новорожденный месяц в ясном небе!.. Да, - спохватившись, придержал своего спутника за рукав, - познакомьтесь. Это Иван Сергеевич... Полетаев, - с заминкой припомнил новую фамилию, - наш добрый гость. А это...
– Горького и представлять не надо, - улыбнулся гость Качалова, названный Иваном Сергеевичем, и долго не отпускал руку писателя.
– Я поклонник вашего таланта. С ваших первых строк. С "Макара Чудры". Как многие, восхищен "Буревестником". Уж очень он ко времени.
– Рад, что ко-о времени...
Услышав приятный сердцу нижегородский говор, Мария Федоровна встрепенулась и широко распахнула дверь.
– Кого я вижу! Вот нежданный!.. Хотя нет, долгожданный и самый желанный гость.
Поспешно поклонившись собеседникам, Горький шагнул через порог и обеими руками схватил вдруг запламеневшую руку Андреевой, а та, зардевшись, продолжала жарким голосом:
– Не то говорю... Не гость, родной те-а-тру человек.
– Только те-а-тру, а...