Точка опоры
Шрифт:
Надежда уже знала, что на обложке книги будет набрано: "Шаг вперед, два шага назад (Кризис в нашей партии)". Скорей бы написал ее. И скорее бы отправить в Россию. Эта книга нужна так же, как в свое время боевая брошюра "Что делать?". Пожалуй, даже нужнее. Важно окончательно размежеваться с меньшевиками. Книга поможет в этом. И откроет путь к Третьему съезду. К большевистскому!
И Надежда так осторожно спустилась вниз, что Владимир не оторвался от работы. До ужина она успеет отнести письмо на почту.
4
Горький спешил в Москву.
И уже счет потерял, который раз в это полугодье ехал
А в Москве он то и дело вспоминал детей: как они там, дома? Не хворают ли? Максимке отправлял забавные открытки, обещал купить чижа, щегленка и снегиря. Маленькой Катюшке привозил кукол. Всякий раз не похожих одна на другую. То рязанскую девушку, то украинку с лентами, то северянку, закутанную в меха, то грузинку с черными косами, в длинном белом платье.
Вернувшись домой, подбрасывал Максимку под потолок, ловил над собой, приговаривая:
– Ух, молодец!.. Ух, озорник!..
Катюшку сажал на колено; заглядывал в смеющиеся глазенки, спрашивал:
– Поехали?
И девчушка, кивнув кудрявой головой с розовыми бантиками, уже рассыпала хохоток.
– Шагом, шагом...
– приговаривал, ритмично покачивая дочку на ноге, будто она ехала верхом на спокойной лошади, потом убыстрял ритм.
– Рысью, рысью...
И тонкий, заливистый смех Катюшки напоминал ему звонкий колокольчик жаворонка высоко в весеннем небе.
Прохохотавшись и утирая пальчиками радостные слезки, она просила:
– Еще...
– Еще поехали!
– отзывался отец, встряхивая головой так, что колыхались длинные волосы возле ушей.
– Шагом, шагом... Рысью, рысью...
Но домашняя радость была недолгой. Обычно на второй день беспокойное сердце снова тянуло в Москву. Хотелось опять в Художественный. Из директорской ложи зачарованно смотреть и смотреть на сцену. Там не игра талантливых актеров, а сама жизнь со всеми ее неповторимыми нюансами. Потом разговаривать с Константином Сергеевичем Станиславским, отвечать на его нетерпеливые расспросы о будущей пьесе. Ужинать в артистическом кафе с обаятельным Качаловым. И главное - каждый день быть поближе к...
Да нет, не только к ней, чудесной Человечинке... В конце концов, кто она для него?.. Первая в России актриса, признанная всеми - и прессой, и зрителями, и друзьями, - красавица и... чужая, тоскующая жена. Чужая, да не совсем, - духовно, по ее тайным делам и устремлениям, самая близкая!
Нет, на Художественном в Москве свет не кончается. В среду он пойдет к Телешовым, в субботу - к Никитиным, будет пить крепкий чай, разговаривать с друзьями-писателями, слушать их новые рассказы. Быть может, повидается с Буниным, Брюсовым, Куприным... Хотелось бы - с Антоном Павловичем. Говорят, к Новому году тоже приедет в Москву. Не повредил бы своему здоровью...
А в Художественном... Ну что за наважденье?.. Ведь новая своя рукопись не пьеса, а нечто похожее на рассказ. Уж если читать публично, то на среде Телешовых или на субботнике Никитиных. Послушать, что скажут о "Человеке". Что тут лишнее и чего не хватает? Не испортил ли хорошую тему? Могут указать на неровность ритма. Но это не очень уж резко режет слух. Да и не было у него намерения писать ритмической прозой, вышло как-то неожиданно. Видимо, вызвано самим сюжетом. Гладких и слащавых вещей он ведь не
Много раз свое новое читал сначала ей одной. И "Человека", пожалуй, не сможет прочесть никому, кроме нее...
Этой осенью появилась новая увлекательная затея - организовать в Нижнем общедоступный театр на паях. Помещение есть - Народный дом. Ядро труппы составить из опытных артистов, к ним присоединить любителей. Пай сто рублей. Сам сразу взял пять паев. Во время последней поездки в Москву собрал около пяти тысяч: Федор Шаляпин взял пять паев, Савва Морозов двадцать, Станиславский - пять, Желябужский - три, Леонид Андреев и Чириков - по одному. Мария Федоровна тоже взяла пай... Хотел снова оставить у нее деньги для "Искры" - она сказала: "Лучше повременить. До полного прояснения". Что случилось? Говорит, на Втором съезде произошел какой-то принципиальный разлад между Лениным и Мартовым. А потом - между Лениным и Плехановым. Это ужасно. Даже поверить трудно. Разделились на большевиков и меньшевиков. Кажется, непримиримо. Деньги она будет отправлять только большевикам, когда получит новый адрес Ленина.
Эта Человечинка тверда и светла, как чистейшей воды алмаз! Не погнется. И никаким еретикам не совратить ее, не завлечь в свою новоявленную веру. Она идет за Лениным, за нашим волжским кремешком! Вот бы кого повидать. Какой он? Возможно, тоже "окает" по-нашему...
В прошлом году Человечинка - вот была радость!
– нежданно-негаданно примчалась в Нижний в служебном вагоне Желябужского. Дала знать, чтобы пришел в ту аптеку, где транспортеры сдавали свой тайный груз, доставленный из-за границы. От Ленина! Оказывается, привезла листовки и два свежих номера "Искры", сказала, чтобы первым долгом прочел статью "Революционный авантюризм". Прочел дважды. Не статья, а пламя! Досталось там так называемым социалистам-революционерам на орехи. Их бомбы ничего ведь не изменят. Слово сильнее бомбы, хотя в решительной схватке, в бою, и без нее не обойтись. В обоих номерах отчеркнул статью красным карандашом, дал прочесть жене. Утром Катерина швырнула на письменный стол.
– Не убедил! Герои всегда будут героями! Сатрапов устрашат, мужика поведут за собой, а на нем мир держится...
– Чепуху городишь, мила-ая!
– перебил ее, пряча газеты в тайник стола.
– Пойми же, наконец, что сила у мастеровых. У них - железо, у твоих мужиков - дреколье. А без железа царизм не свалить. Вот штука-то в чем.
Зело поспорили. Под конец сказал ей, как мог, помягче:
– Мне жаль тебя, Катя, не ту дорогу выбрала, по которой иду я. Твоя ошибка.
– Нет, не ошибка.
– Ну, скажем, заблуждение. Эсеровская партия - сухая гроза: молнии сверкают, а толку нет... Э-э, да что говорить...
Махнул рукой, с головной болью ушел на Откос, на свежий ветер...
Днем раньше там провел с Человечинкой несколько волнующих минут. Был вечер. По Заволжью шла грозовая туча. Ветвистые молнии били в землю. По фиолетовой глади Волги шли пароходы, белые, как чайки, гудками прощались с городом. Маруся - хотелось вслух называть ее так - остановилась, вскинула красивую голову: