Точка
Шрифт:
На кинопленку попали только их коротко стриженные черепа, лица мелькнули на долю секунды — Кинбауэр поспешил отвести камеру на Фодера, на основного героя фильма, который, широко расставив ноги, все еще голый, стоял с винтовкой наперевес.
(Господин канцлер был любителем эротики, и видимо, Кинбауэр хотел потрафить Штерншайссеру этой съемкой. Кроме того, сразу можно было объяснить, что никакой рефлексией, ни по отсутствию одежды, ни по выполнению приказов, подопытные у него не страдают).
Кинбауэр сказал: «Людвиг Фодер». Фодер сказал: «Я!». «Перед вами пять целей,
«Вы должны убить их». «Слушаюсь!». «Цельтесь в сердце». «Слушаюсь!». «Огонь!».
Фодер прижал приклад «маузера» к плечу и, выверенными движениями смещая ствол винтовки, выстрелил пять раз.
Вот так. Пленка не распалась, не раскрошилась от ужаса содеянного и бесстрастно зафиксировала повисшие на цепях, выгнувшиеся трупы.
Сначала Кинбауэр хотел, чтобы Фодер расстрелял собак, а остановился на заключенных потому, что их было много, тогда как собак еще стоило поискать.
— Людвиг?
— Да, — сказал Искин.
— Так вы были в сознании? — спросил Рамбаум.
— Я чувствовал себя наблюдателем. Отстраненно смотрел за происходящим. Ничего не чувствовал.
— И вы считаете это заслугой юнитов?
— Да, это было их предназначением.
— Простите, Людвиг, — произнес Рамбаум, — но мне хочется понять, чем вызвана ваша уверенность в том, что вы в это время находились под сторонним, скажем так, управлением?
— Тем, что будучи в состоянии управлять собственными разумом и телом, я бы никогда не сделал того, что сделал.
Аннет-Лилиан хмыкнула.
— А вы не думали, что могли выполнить это под влиянием химических препаратов? — спросил Рамбаум.
— Нет.
— А, предположим, под гипнотическим внушением?
Искин мотнул головой.
— Вы не понимаете…
— Я как раз понимаю, — перебил его Рамбаум и нацелил палец. — Это вы, Людвиг, не понимаете, что доказательства существования колоний микроскопических существ непонятной природы, которые, прорастая в человеке, подчиняют его себе, настолько зыбки, что просто диву даешься, как вы до сих пор в них верите.
— Я испытывал их, — сказал Искин.
Тр-р-р! — Аннет-Лилиан с треском выдрала лист из каретки, сложила его к уже напечатанным и потянулась за сигаретной пачкой.
— Он дурит вам голову, — сказала она Рамбауму.
— Иногда люди истово убеждены в том, чего нет, — ответил он ей. — Некоторые верят в высшие силы и в каждом событии находят доказательства их проявления. Некоторые верят в дьявола и также не имеют сомнений в том, что он ходит среди людей. При этом, по здравому размышлению, присутствие и высших сил, и дьявола не имеет твердого, материального основания. Все это изобретения человеческого разума, которому необходимо иметь опору для оправдания собственной слабости. А господину Фодеру, думаю, было легко поверить в тот спектакль, что разыгрывал перед всеми Кинбауэр, потому что подкреплением этой веры Рудольф занимался ежедневно.
Аннет-Лилиан закурила.
— Я католичка, — сказала она. — И верю в Бога.
— А я материалист, — сказал Рамбаум.
— Я думала вы из… — Аннет-Лилиан скривила губы. — Ну, из «Альтенэрбе».
— Обычно участие
— Разве «Альтенэрбе» не находится на другом полюсе от материализма?
— Если считать ее, как и прежде, оккультным орденом, то да. Но с той поры, с угасания небезызвестного ее предшественника под руководством Зеботтендорфа, прошло больше пятнадцати лет. У старых организаций, как и у людей, с возрастом часто прибавляется разума, и вместо распевания заклинаний на латыни, медитаций и проведения бестолковых ритуалов с забиванием козлов и ягнят появляются вполне материалистические концепции по поиску древних артефактов.
Но это, пожалуй, к нашему делу не относится.
— Согласна.
Аннет-Лилиан затянулась, сбила пепел в коробочку и заправила в пишущую машинку новый лист.
— Хорошо, — оглянувшись на нее, сказал Рамбаум, — продолжим. Итак, Людвиг, информацию о развитии колонии вы получали посредством тестов и зрительного текста.
Искин кивнул.
— Да.
— Меня интересует вот что. Другие пациенты, если можно так выразиться про находящихся в Киле заключенных, они тестировали те же партии юнитов, что и вы, или Кинбауэр каждому давал что-то свое?
Под ожесточенный стрекот клавиш Искин вздохнул.
— Я же сказал, первые партии всегдапредназначались мне и Акселю. Последующие доводились остальными.
— Почему? — спросил Рамбаум.
— Возможно, мы с ним были более восприимчивы. Или же вероятность отторжения колонии у нас была меньше, чем у кого-либо еще. Я не могу сказать ничего определенного.
— Разве Кинбауэр вам не объяснял?
— Он говорил, что мы с Акселем находимся на одной волне с юнитами.
— Как это?
— Возможно, наши организмы, мозг как-то способствовали быстрому развитию колоний, — сказал Искин. — По другому я не могу интерпретировать его слова.
— Угу, — сказал Рамбаум. — И насколько я понимаю, Кинбауэр испытывал на вас несколько разновидностей юнитов?
— Да. Было четыре основных программы.
— Четыре?
— «Солдаты родины», «Саботаж и тревога», «Материнство». Четвертая — универсальная, общее подчинение, орднунг-юниты.
— В целом, по докладам Рудольфа я знаком с каждой программой, — сказал Рамбаум, погладив шляпу на коленях. — В свое время они вызвали подлинный фурор в фольдстаге на закрытом заседании партийного комитета. Но все же, Людвиг, как вы могли, например, участвовать в программе «Материнство»?
Аннет-Лилиан придвинулась к столу.
— Да, это было бы интересно услышать, — сказала она.
Ее голос был полон скепсиса.
— Это просто, — сказал Искин. — Вальтер или Ральф фиксировали, что колония развернута в необходимом месте, вот и все. У нас не было в Киле женщин. Кинбауэр планировал тестировать «Материнство» на девочках четырнадцати-пятнадцати лет.
Аннет-Лилиан хохотнула.
— А я уж подумала, что заключенных мужского пола заставляли тужиться и рожать.
— Программу пытались внедрить в школах, — сказал ей Рамбаум. — Лет восемь назад.