Только не дворецкий
Шрифт:
Миссис Лэнгли убрала свое сокровище и ласково погладила сумочку.
— Мистер Гиффорд сказал, что смотритель отвечал за сбор каких-то государственных пошлин. Он получал за это семь или восемь тысяч фунтов в год и двести или триста фунтов отдавал тому, кто занимался непосредственно сбором. Вот, а дом у викария оказался замечательный — старый, уютный, такой обжитой. На стене висело длинное весло, я спросила, откуда оно, и викарий сказал, что выступал за колледж Олл-Соулз в оксфордской гребной регате. И жена у него чудесная. Но вот что самое интересное! Пока хозяйка разливала
Трент с сомнением поглядел на нее:
— Значит, у них уже тогда был Версальский мир.
— Конечно был, — язвительно отозвалась миссис Лэнгли. — И притом очень важный мир. Не знаю, как у вас, а в Америке о нем помнят [123] . Это был первый в истории договор, который подписали Соединенные Штаты. Британское правительство поджало хвост, прекратило войну и признало нашу независимость. Так вот, когда викарий сказал, что его предок оглашал этот договор, я заметила, что Джордж навострил уши. Это и неудивительно.
123
Удивление Трента вызвано тем, что под «Версальским миром» англичанин первым делом понимает Версальский мирный договор 1919 г., завершивший Первую мировую войну. В американской же истории гораздо большее значение имеет Версальский, или иначе Парижский, мирный договор 1783 г., официально завершивший Войну за независимость США и признавший США самостоятельной державой. Поэтому его-то и помнит миссис Лэнгли.
Дело в том, что Джордж собирает всякие вещицы, связанные с Войной за независимость, и, скажу вам, у него неплохая коллекция. Он начал расспрашивать викария, и тут хозяйка принесла показать табар [124] герольдмейстера. Вы же знаете, что такое табар, мистер Трент, — такой прелестный плащик. Я в этот табар влюбилась с первого взгляда, а Джордж его просто глазами пожирал. Красный атлас дивного оттенка, и королевский герб вышит так ярко — золотым, алым, голубым, серебряным, это не часто увидишь.
124
См. глоссарий (15).
Потом Джордж стал о чем-то говорить в уголке с мистером Гиффордом — мистер Гиффорд все поджимал губы и качал головой, но Джордж только выпячивал подбородок, — и когда хозяйка показывала нам сад, он отвел викария в сторону и взял его в оборот.
Викарию это совсем не понравилось, так Джордж говорит. Но Джордж умеет добиться своего, и хозяин был вынужден признать, что предложение заманчивое, тем более что и сыновья подрастают, и подоходный налог взлетел до небес, да тут еще налог на наследство… В конце концов он согласился. Не буду говорить, во сколько это обошлось Джорджу — я обещала ему молчать, мистер Трент, — но, по его словам, в делах такого рода скупиться нельзя, да викарий и не стал бы торговаться. В любом случае Джордж получал уникальный экспонат, на зависть другим коллекционерам, и для него игра стоила свеч. Он сказал, что зайдет за табаром на следующий день и тогда же занесет наличные, а викарий согласился, и пригласил нас всех на ленч, и пообещал к тому времени подготовить документ с историей плаща и заверить его собственноручно. Так все и вышло, и теперь табар хранится у нас в номере под замком, а Джордж любуется им утром и вечером и все не может налюбоваться.
Трент искренне признался, что в жизни не слышал более увлекательного рассказа.
— Как вы думаете, ваш супруг позволит мне взглянуть на этот плащ? — спросил он. — Я не знаток древностей, но геральдикой интересуюсь, а таба-ры видел только современные.
— Ну конечно же, — отвечала миссис Лэнгли. — Вы только после обеда договоритесь с мужем о времени. Джордж будет счастлив. Он не из тех, кто зарывает
На следующий день в гостиной у Лэнгли Трент пристально разглядывал вынутый из шкафа табар, владелец же сокровища наблюдал за гостем с гордостью и с некоторым беспокойством.
— Ну что, мистер Трент? — сказал он. — Как он вам? Вы ведь, я думаю, не сомневаетесь, что это настоящий табар?
Трент потер подбородок.
— Да, — сказал он, — и в самом деле табар. Я и раньше видел несколько, а один так даже рисовал, прямо на человеке, когда герольд Ричмондский заказал свой портрет в полном облачении. Да, табар настоящий. Редкая вещь. Насколько я помню, до недавнего времени табар был собственностью герольда и после его смерти хранился в семье или, если семья нуждалась, продавался частным лицам, вот как вам, например. Теперь, как рассказал мне герольд Ричмондский, все иначе: со смертью владельца табар возвращают в геральдическую палату.
Лэнгли облегченно вздохнул:
— Рад слышать, что мой табар настоящий. А то когда вы попросили на него посмотреть, мне показалось, что вы в этом сомневаетесь.
Миссис Лэнгли, не сводя глаз с Трента, покачала головой:
— Мне кажется, Джордж, он и теперь сомневается. Ведь так, мистер Трент?
— Да, так. Мне очень жаль. Понимаете, этот табар вам продали как музейную редкость, со своей историей, но когда миссис Лэнгли его описала, я понял, что вас обманули. Дело тут в гербе — миссис Лэнгли не заметила в нем ничего странного. Я хотел только удостовериться. Нет, этот табар не мог принадлежать герольдмейстеру ордена Подвязки в 1783 году.
Лицо мистера Лэнгли вмиг утратило добродушие и заметно побагровело.
— Если вы правы, мистер Трент, и если этот негодяй меня надул, уж я его засажу за решетку. Но, честное слово, не верится: проповедник как-никак, из почтенной семьи, и живет в таком милом месте, и о пастве своей печется… Вы уверены, что не ошиблись?
— По крайней мере, герб на табаре не тот.
Миссис Лэнгли вскрикнула:
— Да что вы такое говорите, мистер Трент? Мы видели ваш королевский герб, и не раз. Он такой и есть. И вообще, вы же сказали, что табар настоящий. Ничего не понимаю.
— Я должен перед вами извиниться, — грустно сказал Трент, — за наш герб. Видите ли, он менялся. В четырнадцатом веке Эдуард Третий претендовал на французский престол, и чтобы убедить его потомков, что претензии эти вздорны, потребовалось сто лет войны. Но и тогда они не перестали изображать на гербе французские лилии, вплоть до начала девятнадцатого века.
— Боже правый! — слабо проговорила миссис Лэнгли.
— Кроме того, все Георги до Четвертого включительно, а также Вильгельм Шестой были королями Ганновера — и так до королевы Виктории: она, как женщина, не могла наследовать ганноверский престол. А до тех пор в наш герб втискивали еще и герб Брауншвейгского дома. По сути дела, когда герольдмейстер ордена Подвязки оглашал договор с Соединенными Штатами, его табар украшала настоящая мешанина: английские леопарды, ирландская арфа, французские лилии, шотландский лев, еще несколько львов, уже ганноверских, белый конь и сердца — тоже ганноверские эмблемы. Как это все уместить на одном гербе, ума не приложу, но они как-то умещали [125] . А вашему табару далеко до таких ужасов, вы и сами видите. Это викторианский табар — достойно, со вкусом — незаменимая вещь в гардеробе порядочного герольда.
125
Как они все это умещали, можно увидеть в глоссарии (16).
Лэнгли стукнул кулаком по столу:
— Ну а в моем гардеробе ему не место — лишь бы деньги вернуть.
— Можно попробовать, — сказал Трент, — вдруг получится. На самом деле, мистер Лэнгли, я попросил посмотреть плащ, чтобы уберечь вас от щекотливого положения. Представляете, вы бы привезли это сокровище домой, и всем бы его показывали, и рассказывали бы его историю, так что о нем бы напечатали в газетах. А потом бы кто-нибудь взялся устанавливать его подлинность, обнаружил бы то, о чем я вам сейчас сообщил, и заявил бы об этом публично… Боюсь, вам было бы не слишком приятно.