Только не дворецкий

Кристи Агата

Двух минут, что понадобились, чтобы дойти от комнат декана до комнат мистера Кэтлинга в Ньюквод, Пелфетту хватило, чтобы высказать свое мнение о происходящем. Пожилой скаут представлял именно тот тип, который Пул бегло описал Монашу: он ворчал на молодого джентльмена из-за его шуток, но, очевидно, искренне любил его. Он был уверен, что молодой человек исчез, исключительно чтобы позлить декана, — и разве он не преуспел? Вот уже и Скотленд-Ярд пожаловал в священные приделы Святого Петра. Чувство оскорбленного достоинства, проскользнувшее в этой фразе, весьма позабавило Пула.

Пелфетт с радостью выдворил бы назойливого посетителя после того, как тот бросил беглый взгляд на покои мистера Кэтлинга, но Пул дал твердый отпор и, закрыв тяжелую дверь, чтобы

наверняка избавить себя от вторжения, принялся тщательно изучать жилище пропавшего юноши, потому что именно здесь, казалось инспектору, и таился ключ к загадке.

Спальня — именно та комната, подумал Пул, где личность молодого человека проявлялась сильнее всего. На каминной полке стояла большая фотография очаровательной дамы средних лет — очевидно, мама; с обеих сторон фотографии стояло по вазе с нарциссами, уже увядшими. Пул почувствовал безрассудное желание пнуть нерадивого скаута. На комоде инспектор заметил маленький снимок человека в охотничьем костюме — вероятно, папа; Пул сделал из этого и из слов декана вывод, что между отцом и сыном не было близких отношений. Над кроватью висела репродукция «Света миру» [101] , а на стуле у кровати лежала потрепанная Библия и томик «Virginibus puerisque» Стивенсона [102] .

101

«Свет миру» — картина художника-прерафаэлита Холмана Ханта; с 1872 г. оригинал находится в часовне Кебл-колледжа в Оксфорде. Авторская копия большего формата украшает собор Св. Павла в Лондоне.

102

Virginibus puerisque («Девочкам и мальчикам») — сборник эссе Р. Л. Стивенсона (1881).

Закрытый бювар первым привлек внимание Пула. Замок был немудреный и после небольшой возни с отмычкой открылся. Внутри лежала связка бумаг — после беглого осмотра стало ясно, что это наивные любовные письма, чековая книжка, банковская расчетная книжка, папка с квитанциями и счетами, а в отдельном кармашке лежало одинокое письмо, написанное твердым угловатым почерком, в котором бегло и беспощадно говорилось о долгах; письмо было датировано прошлым месяцем и подписано: «Твой любящ. отец». Это могло оказаться важным.

В ящике комода в спальне нашлась коробка с косметикой, парик, грим, кокосовое масло, каучуковый клей, запачканные полотенца — все атрибуты увлечения мистера Кэтлинга. Одежда была хорошего качества, но в скромном количестве, и находилась в образцовом порядке. На туалетном столике среди щеток и коробок с запонками лежала небольшая горка бумаг — письмо от «твоей любящей мамы», театральная программка, страница эссе и клочок отпечатанного на машинке листа.

Клочок был такой маленький, что Пул едва не пропустил его, но, приглядевшись, понял, что он может быть небезынтересным. Это оказался обрывок письма от кредитора, в котором говорилось следующее:

Откровенное требование, может быть, и не самое грозное, но для неопытного юноши, недавно имевшего конфликт с отцом по поводу долгов, это могло стать настоящей катастрофой.

В любом случае не представляло затруднений установить отправителя, и, взяв клочок письма и список торговцев, чьими услугами пользовался мистер Кэтлинг (Пул смог составить его благодаря папке с квитанциями и счетами), инспектор вышел из колледжа.

Первым делом он отправился

в главное управление городской полиции и попытался наладить с ними добрые отношения и заручиться их помощью. К счастью, дежурный суперинтендант оказался человеком широких взглядов, а примирительный и уважительный тон Пула вскоре заставил его забыть о пренебрежении со стороны администрации колледжа: Пул объяснил, что всему виной сэр Джон Кэтлинг.

Суперинтендант взял фотографию Джеральда Кэтлинга, которую достал Пулу Монаш, и пообещал опросить людей на станции, не привлекая лишнего внимания. Он не смог установить авторство письма от кредитора, но дал инспектору Скотленд-Ярда советы относительно того, кто из торговцев в списке всего вероятнее мог его послать. Любопытно, что он указал не на крупных кредиторов — портных и фотографов, как проницательно догадался декан, а на кое-кого из мелких, кто нуждался в наличности.

— Большие фирмы позволяют счетам расти до того момента, когда студенты выпускаются, — сказал суперинтендант. — Они могут позволить себе ждать денег, а долгосрочный кредит означает большие проценты. Должен сказать, меня поражает, что администрация колледжа это допускает.

Однако обход возможных кредиторов Кэтлинга, — хотя он и включал в себя как самых крупных, так и самых мелких, — не принес никаких результатов. Потом Пула осенила блестящая идея пойти к крупнейшему в городе торговцу канцелярскими товарами, который, после тщательного изучения клочка бумаги, высказал мнение, что он не мог быть послан ни одной фирмой в Оксфорде. Это была бумага высшего сорта, явно дорогая, и маловероятно, чтобы ее транжирили на беспечного студента — это все равно что бисер перед свиньями метать. Скорее всего, письмо на такой бумаге могла отправить какая-нибудь первоклассная лондонская фирма — уж точно рангом выше портных.

Это представлялось более интересным, и, поскольку это была фактически единственная зацепка, Пул решил вернуться в Лондон и все выяснить. Удостоверившись у декана, что обыск в зданиях колледжа и перекрестные допросы привратников уже проведены, но безрезультатны, он успел на пятичасовой поезд и в семь уже беседовал с экспертом Скотленд-Ярда по бумажным изделиям.

Инспектор уголовной полиции Бодли, всегда проявлявший поразительные способности в данной сфере, теперь только и делал, что проводил экспертизы, классифицировал бумагу, определял тип чернил и качество печати. Его работа обладала огромной ценностью для коллег, так как его практически сверхъестественные знания позволяли значительно сузить поле поиска. Один взгляд на обрывок позволил ему назвать Пулу фирму — к счастью, находившуюся на этой стороне Темзы, — где бумага была изготовлена.

В тот вечер уже было поздно предпринимать что бы то ни было, оставалось только поужинать и за чашкой и трубкой обдумать проблему, на которую пока было пролито столь мало света. Инспектор был инстинктивно настроен против гипотезы о самоубийстве: такой горячий молодой человек, каким был Джеральд Кэтлинг, вряд ли, конечно, принимал жизнь столь серьезно, чтобы спасовать перед простой денежной проблемой. Розыгрыш был более вероятен, но вот так исчезнуть — это слишком глупо и жестоко. Несчастный случай казался более правдоподобным, но едва ли несчастный случай мог остаться незамеченным в таком густонаселенном улье, как Оксфорд. Об убийстве и вовсе не могло быть речи.

Десять часов следующего утра застали Пула в офисе «Бумажной мануфактуры Блэкфрайарз». Управляющий признал в предъявленном ему образце самую дорогую бумагу, которую выпускала его фирма, — сорт «Империал бонд». В Лондоне ею торговали всего три магазина: один в Сити, другой в Холборне, а третий в Кингсуэе. Пул отправился во все три по очереди, чтобы в итоге составить список клиентов. Список этих избранных клиентов был таким длинным, что Пулу была противна даже мысль о том, чтобы опросить их всех. Сперва он решил проверить, вдруг инспектор Бодли сможет немного укоротить список; ведь это он опознал бумагу, возможно, он сумеет определить и модель пишущей машинки, которая по ней прошлась.