Только один человек
Шрифт:
— Специальную?
Он с улыбкой качнул головой:
— Нет, художественную литературу.
Я почувствовал себя довольно-таки неловко, но постарался не уронить собственного достоинства:
— Да, да, понятно, уважаемый, но до этого мы с вами еще дойдем, в анкету входят и такого рода вопросы...
— Нет, нет, — снова улыбнулся он, — до этого мы не «дойдем», потому что с этого все начинается и этим кончается.
— Что?!
— Да хотя бы и ваши вопросы — для респондента моего склада.
— Во-первых, с чего вы это взяли? — не на шутку озлился я. — Скажем, вот в настоящий момент я должен спросить вас о том, каковы коммунальные удобства в вашей квартире — очень хорошие, плохие или средние, какое же отношение может иметь к этому литература, да еще литература в узком смысле — художественная?
— Эва, — усмехнулся он, беззастенчиво засматривая в анкету. — Хотя в доме у нас нет центрального отопления, тем не менее условия у меня самые наилучшие, хотите, назовите их коммунальными, хотите как вам будет удобно иначе.
— Это как же так получается?
— А вот как: у меня дома имеется два огромных книжных шкафа, полки, удобное кресло и торшер — по-над самым плечом лампочка...
— Но ведь это же не суть коммунальные удобства!
— Для кого как... — и покосился на меня с пренебрежением: — Значит, художественная — это
— Да, потому что существует еще литература документальная, научно-популярная, учебная...
— Брошюру пропустили, милейший...
— Хотя бы и так, хотя бы и так, — не сдавался я, ведь упорство, натиск — вот что самое главное. И двинул дальше: —Любите ли вы кинофильмы?
— Нет.
— Почему? — изумился я.
— Финансируемый конкурент.
— Чей?
— Да не нравятся, говорю, — больше радуют глаз, чем ум, вот почему.
Записав «нет», я перешел к следующему вопросу, который после предшествующего оказался совершенно неуместным:
— Какие фильмы вам особенно нравятся?
— С титрами, вам понятно? — окрысился он.
Злиться он, оказывается, умел не похуже меня, но и я тоже вовсю раскипятился. Однако тут вошел новый клиент, и человек, сказавший, что он страсть как любит литературу, весь охваченный гневом, невольно выместил какую-то его частичку на клиенте: «Садитесь, сядьте, говорю» и включил такой яростный свет, что аж лампочки жалобно загудели; потом порывисто вздернул сидящему подбородок и, вдруг смягчившись, погладил его по голове: «Вы-то при чем, извините, у вас тут немного волосы растрепались...» Поначалу несколько огорошенный, клиент миролюбиво улыбнулся, и меж ними воцарилось полное согласие — один сидел точно каменный, другой крутился подле фотоаппарата; «гоп», — сказал респондент, помог клиенту натянуть пальто, на что тот благодарно пробормотал: «Нет, нет, я сам», и с улыбкой протянул ему квитанцию, но не успел клиент осторожно прикрыть за собой дверь, как я, в крайнем изумлении, обнаружил, что на меня глядит совершенно другой человек, глядит с недоверием и вызовом...
— Если вам угодно, продолжим завтра, дело не убежит, — вновь попробовал я прибегнуть к юмору.
— Нет, нет, спрашивайте.
И уж тут я выбрал вопрос, который не должен был иметь ни малейшей связи с его увлечением. Я спросил так:
— Какого вы изволите придерживаться мнения касательно моды? Какого рода одежда вам по более по душе...
— Ширококарманная. Остальное безразлично.
— Как это — ширококарманная? И почему?
— А так: чтобы полезла любая книга.
Нет, это был явно какой-то недоумок. Я поднялся:
— Прошу прощенья, но... меня ждет руководитель.
— Видный собой и весьма энергичный?..
В хмуром молчании глядел он на меня, пока я рассовывал по местам свои причиндалы: ручку — в нагрудный карман, анкету — в портфель, и только когда я уже поспешно зашагал к двери, окликнул меня со спины:
— Вы тут забыли...
Это был галстук.
— Благодарю вас, прощайте... — и осторожно, чтобы не помять, сунул галстук в карман пальто.
— А знаете что? — проговорил он, — вы еще придете...
— Никогда! — свирепо рявкнул я: битый час пошел псу под хвост из-за этого юродивого...
— Вот увидите, если нет...
— Да почем вы знаете?
— Не может быть того, чтобы мы с вами так бесславно расстались друг с другом, — пока что наша беседа походила на материал, какие печатают в юмористических журналах.
— Лучшей беседы у нас не получится, — дерзко бросил я ему, в лицо.
— Нет, почему же? Все еще впереди. Вот увидите, если я не заговорю лучше.
— Ноги моей здесь больше не будет...
— Поглядим, поглядим, — улыбнулся он.
Дойдя до полного изнеможения, я полез в карман за платком, чтобы осушить взмокший лоб, и даже утерся уже, когда обнаружил, что это был вовсе не платок, а нечто совсем другое.
Это был галстук.
На Руководителе был отлично связанный свитер, под которым рельефно обрисовывалось его сильное, мускулистое тело — чистая погибель для женщин, во всяком случае, для определенной их части хотя бы. Глянь со стороны — ни дать ни взять атлет; ученый — и такое потрясающее сложение?! А речь — вы бы только послушали его речь! Строгая, стройная, глубоко убедительная, сложная и вместе с тем острая, интеллектуально отточенная, насыщенная терминологией — нет слова или выражения, которого бы он не знал — поистине ходячий словарь иностранных слов. Одно непонятно — с чего он так пристрастился к этим солнцезащитным очкам, у него же очень красивые глаза, да и брови тоже. Вот и сейчас на нем очки. Он расположился в кресле и пересматривает анкеты, которые я ему подаю, приговаривая время от времени: «любопытно», «весьма любопытно». Весь пронизанный радостью, я ерзаю на стуле в предвкушении заключительной похвалы — в руках у него последняя анкета. Мне присуща одна очень странная особенность — в минуты сильного волнения меня почему-то начинает необоримо клонить ко сну. Раз-другой я приписал этот инцидент простому недоразумению, но когда такое неоднократно повторилось, решил показаться врачу. Прочитав адресованную ему записку, врач со всем тщанием меня осмотрел, после чего убежденно заявил, что для тревоги нет ни малейших оснований: истории медицины известны подобные случаи, причем интересно то обстоятельство, что сон начинает одолевать человека лишь в преддверии ожидаемых неприятностей, ибо тело его в этом случае само собой автоматически отключается, чего отнюдь не происходит в минуты приятного волнения, как, например, было и со мной в данную минуту: в чаянии похвалы меня нисколечко не клонило ко сну. Само собой разумеется, что по поводу этой своей особенности я ни с кем из сотрудников не делился — где им понять, что в некоторых случаях тело само собой автоматически отключается перед ожидаемой опасностью; ни черта не раскумекав, они заключили бы с ходу: да чего там, увалень он и есть увалень, вот вам и весь сказ.
Руководитель поднимает на меня глаза и говорит с одобрительной улыбкой: «Молодец, ты здорово поработал». Правда, сказал он всего три слова, но до чего ж зато приятные: «молодец», «здорово», «поработал». «И когда это ты столько успел, а?» Зардевшись, я смущенно склоняю голову, и Руководитель кладет мне руку на плечо: «В общем, друже, ты очень хорошо начал». И тут мне внезапно вспоминается какая-то странная фраза, где-то мною слышанная, ее произнес кто-то совсем недавно, вот только-только, она так и вертится у меня в голове, и мне почему-то становится страшно не по себе. Ах, да-да, вспоминаю я того юродивого: некий-де Эдмондо с какой-то там фамилией тоже, мол, хорошо начал, но... «Общее число анкет могло быть больше на одну, — говорю я Руководителю, — но с одним типом было никак невозможно работать...» — «И ты оставил его?» «Да», — отвечаю я с некоторым беспокойством, но Руководитель спокойно говорит: «И очень хорошо сделал. Если
У меня, что называется, ноги не шли, но куда денешься — дело есть дело. И я хочешь не хочешь поплелся к Человеку, который страсть как любил литературу.
Затянутая ледком улица вела под уклон, хорошо хоть посыпали опилками — не так скользила нога. И все-таки я спускался медленно, с опаской, нет-нет невольно возвращаясь к мысли: «Куда меня несет! И черта ли я там потерял!» Сказать, что я был в гнусном настроении, было бы слишком мало — я был в отчаянии... Оскользнувшись, растянулась на льду какая-то женщина, это меня немного распотешило — я даже, кажется, улыбнулся. Но стоило мне подойти к знакомому ателье, как меня вновь охватило смятение — вплоть до нервной зевоты. В помещении горел свет, и я, собравшись с духом, решительно толкнулся в дверь — внутри никого не было. Пораженный этим непредвиденным обстоятельством, я пень пнем застыл у порога, пока до меня не донесся приглушенный голос: «Сейчас выйду, я печатаю снимки». Навострив уши, я понял, что голос доносится из-за узенькой двери, которую я только теперь едва приметил. Уселся в кресло, жду; неприятно поджидать человека, на которого тебе и взглянуть тошно. Обвожу взглядом стены, глаза со всех портретов в основном уставлены на меня; правда, кое-кто отворотил физиономию или склонился грациозно головой к плечу; более всего мне претит настойчивый взгляд какого-то мальчишки-очкарика, и я начинаю смотреть на какую-то оголенногрудую чаровницу; она, притворщица, безучастно косит в сторону. Вот-вот, будь он неладен, появится респондент. Я волнуюсь, невероятно волнуюсь, на меня давит свинцовая тяжесть, ох, как тягостно, тяжело! Женщина теперь смотрит в мою сторону, но мне уже ни до чего; я весь набряк, отяжелел... тяжелею, лею... Оставьте меня в покое,— уже и сам не знаю, говорю или думаю; расслабляюсь, млею, лею, а она все не отстает от меня — легонько, осторожно касается рукой моего плеча и нежно, вкрадчиво: «Иано, иано...» Нет, нет, незначительные осадки,— говорю я или думаю; тягостно, тяжко мне, я слабею, расслабляюсь, ляюсь... И снова это мое плечо и то же вкрадчивое «Лиано, лиано»... Избавьте меня бога ради, ничего я больше не хочу, только отстаньте, дайте покой; погодите, погодите, троллейбус сыто скользит по мокрому асфальту, небольшие осадки, и снова, снова, только более настойчиво, вкрадчиво и лукаво: «Релиано, релиано», потом хлопок в ладоши. Раскрываю глаза — я люблю этот звук — и теперь уже сам ее фотографирую, только в фиолетовом фокусе она двоится и расплывается, зато я отчетливо различаю: «Урелиано...» и взор мой внезапно проясняется; но где там женщина, какая женщина — это же респондент! Видимо, я вздремнул невольно, а он, видите ли, будит меня, тряся за плечо: «Аурелиано... Ведь я же говорил вам, что вы еще придете, Аурелиано».