Только свои
Шрифт:
– Какой ужас! – плакал Абдулмамед.
Я слышал, как он всхлипывал. И мне было приятно узнать, что отец пользовался такой любовью своих сотрудников.
– Чем я могу вам помочь? – спросил Абдулмамед. – Скажите, где вы находитесь, и я сейчас же приеду.
– Не нужно. Мы далеко от Лондона, в Честер-Сити.
– Я знаю, где находится этот дом. Мы его вместе смотрели. Я сейчас выезжаю и постараюсь через полтора-два часа быть у вас.
– Здесь ужасная погода, вы можете не доехать.
– Не беспокойтесь. Я дойду пешком, если нужно. – Он снова начал всхлипывать. –
– Да, – подтвердил я, – ей очень плохо.
– Извините, – снова запричитал он. – Мы немедленно выезжаем.
Я положил трубку и перевел дыхание. Затем поднялся и пошел к матери. Она по-прежнему сидела в кресле. Рядом с ней устроилась Гулсум, около которой стоял Тудор.
– Наше посольство уже знает, – сообщил я, – скоро они приедут. Звонят отовсюду, никто не верит в случившееся. Боюсь, у нас будет очень много непрошеных гостей. Тудор, ты уведи Гулсум, пусть она переоденется. Мама, ты тоже поднимись и переоденься. Не нужно встречать гостей в праздничных платьях, это неправильно.
– Да, – согласилась мать, – конечно, ты прав. – Она тяжело поднялась и вдруг пошатнулась.
Мы бросились к ней. Тудор ее поддержал. Они пошли наверх вместе с Гулсум. Я остался в кабинете. Мой пиджак по-прежнему лежал на лице отца. Я не стал его поднимать, было жутко и страшно. В таком молодом возрасте я вдруг стал взрослым, остался без отца.
Усевшись на диван, я тяжело вздохнул. Хорошо, что сюда приедет этот Абдулмамед, все хлопоты он может взять на себя. Нужно будет подготовить столько документов, устроить перевозку тела, договориться об организации траурного митинга в Лондоне и у нас на родине. При одной мысли об этом у меня начинала болеть голова. Я вдруг понял, что никогда не занимался подобными вопросами. Я вообще никогда и ничем не занимался по большому счету. Все за меня делал мой отец. Теперь пришло время стать взрослым.
В коридоре послышались шаги. Кто-то спустился по лестнице и теперь входил в кабинет. Я обернулся и удивился. Это была Елена. В руках у нее опять был бокал с джином. Очевидно, алкоголем она снимала стресс. Все-таки Елена была не абсолютно бессердечным существом, неожиданная смерть человека, с которым она целовалась еще несколько часов назад, должно быть, сильно ее потрясла. Я подумал, что был несправедлив к ней. Елена вошла в кабинет, чуть пошатываясь, глядя на меня мутными глазами.
– Сидишь? – спросила она. – И не стыдно? У тебя на глазах отца убили, а ты сидишь, как будто ничего не произошло. Мы все сходим с ума. Я спускалась вниз по лестнице и вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Повернулась – никого. Но я уверена, что на меня смотрели.
Впервые за все время она обратилась ко мне на «ты». И я понял, что она переживает очень сильно. Мне это показалось естественным и не столь уж обидным. Лена прошла и села в соседнее кресло. Затем посмотрела на мой пиджак и вдруг беззвучно заплакала. Честное слово, она заплакала. Бокал в ее руке мелко задрожал.
– Почему так? – вдруг спросила она. – Почему так несправедливо?
– Жизнь
– Это нечестно, – вздохнула она, вытирая слезы, – он был таким мужчиной. Ты ведь его не знал. Он был настоящий мужчина. Во всем. А теперь вот лежит здесь под твоим пиджаком. – Она снова вытерла набежавшую слезу. – Вся наша жизнь – одна глупость, – с вызовом заявила чуть позже, подняв голову. Краска растеклась по ее лицу, Елена выглядела немного жалко.
Я молчал, что я мог сказать? У меня болело сердце, когда я вспоминал про то, что лежало под пиджаком. У меня сильно стучало сердце.
– Все к чертовой матери! – вдруг с вызовом крикнула Елена. – Все несправедливо. Не имеет значения, как ты живешь. Честно или нечестно. Глупо или умно. Будешь великим математиком или придурком, Александром Македонским или нищим бомжем. Все равно конец один. Только один. И никому не прибавит бог ни одного дня за честную жизнь. Всем дано одинаково. И мерзавцам, и праведникам. Но это нечестно, нечестно!
«Интересно, кем был мой отец? – подумал я. – То, что не праведником, это точно. Но и мерзавцем его вряд ли можно назвать. Скорее он был обычным человеком с обычными людскими слабостями».
Елена сделала несколько судорожных глотков и поставила свой бокал на столик, рядом с бокалом кого-то из мужчин. Я невольно посмотрел на него.
– Напрасно вы принесли свой бокал, – мягко заметил я. Пусть она говорила мне «ты». Я решил по-прежнему быть с ней на «вы».
– Ты боишься, что меня могут заподозрить? – криво улыбнулась она. – Мальчик мой, я его не убивала, честное слово.
В этот момент я готов был ей поверить. Я даже простил ей ее покровительственный тон, хотя она была младше меня на несколько лет.
– Ты думаешь, что я могла отравить твоего отца? – спросила она, всхлипывая. – Скорее я отравила бы тебя. Или твою злючку-жену. Или твою равнодушную и хитрую мать. Или моего мужа, которого интересуют в жизни только деньги, деньги и еще раз деньги. Но не твоего отца.
– Можно подумать, что вам деньги не нужны, – заметил я.
– Нужны, – кивнула она, – очень нужны. Ты не знаешь, что такое нищета, мальчик. Ты не сидел на капусте с картошкой, когда до зарплаты у тебя в доме всего четыре картофелины на три дня. Ты не знаешь, как это можно так жить.
Я молчал. Действительно, этого я не знал. В отличие от нее я не рос в общежитии и в коммунальной квартире. Мне повезло больше, чем ей.
– Что ты вообще знаешь о жизни? – Елена тяжело вздохнула, взглянув на свой почти пустой бокал. – Что ты можешь знать? Рос на всем готовом, учился в лучших школах, закончил самый престижный вуз, и тебя сразу женили на девочке из хорошей семьи. Ты знаешь, как тяжело пробиваться в жизни? Когда приезжаешь несчастной девочкой в Москву, где ты никому не нужна? И любой мужчина, к которому ты приходишь за помощью, прежде чем начать с тобой разговор, расстегивает свою ширинку. Скольких я видела вонючих, потных, слюнявых, противных… И всех нужно было ублажать, всем угождать, чтобы остаться жить. Просто жить. – Она посмотрела по сторонам и спросила: – Может, нальешь мне коньяка?