Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты
Шрифт:
— Немножко скучно только, — вставил Корнев. — У Успенского и Златовратского хоть талантливо, а у других уж так серо…
— Ну можно ли так говорить? — вспыхнул студент. — Тебе серо читать, а им жить в этом сером надо. Что ж, оно само посветлеет, если мы от него отворачиваться станем? Разве удовольствия искать в таком чтении? Материал здесь важен, и всякий хорош, лишь бы верный был. В этом отношении «Отечественные записки» и ставят вопрос в том смысле, в каком я выше говорил, — никакой формы не надо, суть давай, —
— Да нет… что ж? я, собственно, поехал бы, — согласился Корнев и покосился на вошедшую мать.
Анна Степановна покачала головой.
— Да уж поезжай, — вздохнула она и, обратившись к Карташеву, спросила: — Где-то моя коза? Вы не бачили часом?
Сердце Карташева екнуло, и он ответил, стараясь придать своему голосу свободный тон:
— Она на бульвар ушла.
— Вертит тому Рыльскому голову, — покачала головой Анна Степановна. — И в кого она уродилась.
— Не в вас? — спросил племянник.
— Не знаю, я и молодой не була…
Анна Степановна скользнула взглядом по сыну и закончила:
— Так сразу на своего наскочила.
— А за ним уж и весь свет пропал?
Анна Степановна только подняла подбородок и добродушно махнула рукой.
Корнева с Рыльским возвращались с бульвара, пропустив далеко вперед Семенова с хозяйской дочкой. Долба еще на бульваре отстал, встретив какого-то знакомого.
— Слушайте, Рыльский, как вам нравится Аглаида Васильевна? — спрашивала своего спутника Корнева.
— Умная баба, ловко за нос водит своего сына.
— Знаете, я не понимаю Карташева: в нем какая-то смесь взрослого и мальчика.
— Я думаю, в этом и выражается ее влияние: она давит его и умом, и сильным характером.
Корнева весело рассмеялась и проговорила:
— Посмотрите на Семенова, как он тает.
Смеялась ли Корнева, сердилась — все у нее выходило неожиданно, всегда искренне и непринужденно.
Рыльский взглянул на Семенова и усмехнулся.
— Семенов! — позвала Корнева.
Семенов оглянулся, сразу собрался и деловито зашагал к отставшим.
— Вам нравится ваша дама? — тихо спросила Корнева, когда он подошел к ней.
— Вот дурища! — весело, по секрету сообщил Семенов. Все трое фыркнули. — Я…
— Идите, идите…
Семенов зашагал назад к своей даме.
Корнева и Рыльский опять пошли вдвоем.
— Слушайте, отчего мне так весело? А вам весело?
Рыльский ответил сначала глазами и потом прибавил:
— Весело.
Корнева пытливо заглянула в его глаза и произнесла с набежавшим вдруг огорчением:
— Мне все кажется, что вы шутите, а на самом деле думаете совсем другое.
— Я говорю, что думаю.
Корнева
— Отчего, когда я хочу на вас сердиться, — я не могу. Пожалуйста, не думайте: я ужасно чувствую вашу самонадеянность и презренье ко всем. Иногда так рассержусь, вот взяла бы вас и побила.
Она рассмеялась.
— А посмотрю на вас… и все пропадет… Ведь это не хорошо… правда?
— Что не хорошо? — спросил Рыльский.
Они вошли под тень акаций.
На них пахнуло сильным ароматом цветов.
— Ах, как хорошо пахнет, — сказала Корнева.
Рыльский подпрыгнул и сорвал белую кисть цветка.
— Дайте…
Она оглянулась и, пропустив свидетелей, прикрепила цветок у себя на груди. Она прикрепляла и смотрела на цветок, а Рыльский смотрел на нее, пока их взгляды не встретились, и в ее душе загорелось вдруг что-то. Она закрыла и открыла глаза. Ее сердце сжалось так, будто он, этот красавец с золотистыми волосами и серыми глазами, сжал ее в своих объятиях.
Она пошла дальше, потеряв ощущение всего; что-то веселое, легкое точно уносило ее на своих крыльях.
— Ах, я хотела бы… — вздохнула она всей грудью и замерла.
Нет, нельзя передать ему, что хотела бы она унестись с ним вместе далеко, далеко… в волшебную сторону вечной молодости… Хотела бы вечно смотреть в его глаза, вечно гладить и целовать золотистые волосы.
— Нет, ничего я не хочу… Я хотела бы только, чтобы вечно продолжалась эта прогулка…
Но они уже стояли у зеленой калитки их дома. Сквозь ажурную решетку увидала она брата, спину уныло облокотившегося о стол Карташева и, оглянувшись назад, произнесла упавшим голосом:
— Уже?
Эхо повторило ее вздох в веселом дне, в залитой солнцем улице и понесло назад в ароматную тень белых акаций, в безмятежное синее море, в искристый воздух яркого летнего дня.
После обеда компания отправилась кататься на лодках. Поехал и Моисеенко, соблазненный заездом на дачу Горенко, с которой он был знаком и которой интересовался. По поводу приглашения дочери хозяина Корнев было запротестовал, но Семенов энергично обратился к нему:
— Ты молчи… понимаешь?
Так как Семенова поддержала и Корнева, то Корнев только рукой махнул.
Вервицкий тоже ехал и, сбегав домой, захватил на всякий случай с собой гитару и удочки. А Берендя принес скрипку.
В гавани Вервицкий, вынув из кармана карандаш и книжку, как признанный уже писатель, приготовился записывать свои путевые впечатления.
Это очень занимало и веселило компанию, пока приготовляли лодки.
— Ты что же будешь записывать? — спросил Долба.
— Так, что придется.
— А уж написал что-нибудь?