Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком
Шрифт:
– Други! – крикнул вдруг кто-то назади в ельнике, и затрещал сухими сучьями, и вышел оттуда, большой, рыжий, бледный, с зелеными глазами, настоящий пустынник и медведь, – Други! – крикнул он громко, искренним голосом, весь отдавая себя холму. – Други, ведь тут глубина!
– Глубина, – побежало вниз.
– Слушайте, други: пост вперед или покаяние?
– Пост.
– А потом эпитемья.
– Потом.
– А что, если я себя постом к покаянию приведу, а через покаяние к эпитемье? Сам покаюсь, сам и наложу эпитемью: буду по морозу без
– Без попов чтобы. Без попов, – гудит весь староверский холм.
Опять хлынул нежданный летний дождь, загасил огни в лесу. Встревожил людей на холме.
– Под большие сосны, под большие сосны, – зашумели на холме. Женщины укрываются верхними юбками, как зонтиками, начетчики прячут скорее в котомки старинные книги. Бегут все наверх, под деревья. Устраиваются там. Под каждой сосной и елью в лесу вырастает большой гриб с человеческими глазами.
– Други! – кричит теперь еще громче пустынник и медведь. – Братие, научите меня: зверь теперь царствует или кто?
– Зверь, зверь, зверь, – перекликаются грибы под соснами.
– А тысячу лет в глубину. Все зверь?
– Зверь, – отзывается лес.
– А еще дальше. Зверь?
– Все зверь, – гудит лес.
– Глубина, братие, научите меня: когда связан-то был, цари были праведные?
– Праведные.
– Отчего же гонение было, Нероново и всякое?
– Оттого, что сатана был связан, а слуги развязаны.
– Может ли это быть: сатана связан, а слуги развязаны?
– Здесь мудрость. Кто имеет ум, сочти число зверя, ибо это число человеческое: число его шестьсот шестьдесят шесть.
– Вот то-то, братие, тут глубина, едва ли мы всю глубину-то поймем.
– Здесь мудрость: в глубине зверь, а впереди зверя не будет, и победившие его станут на стеклянное море и заиграют в гусли. И будут там поля, вертограды зеленые и сады без числа.
«… Нет, – думаю я, – это не грибы с человеческими глазами выросли там под соснами, это праведники града невидимого высунули из-под земли свои косматые, бородатые головы».
– И будет знамение на небе, град Иерусалим, новый, сходящий от бога с неба, приготовленный, яко невеста, украшенная для мужа своего.
– Праведники, праведники, праведники, – чуть-чуть перешептываются сосны, березки и ели, роняя большие летние капли, – праведники.
– Дураки! – кричит учитель. – Никакого знамения не было и не будет. Это комета или осколки огненные, иероглифы летающие и больше ничего. Вы неучи, вам географию нужно знать.
– Ответ, дайте ему ответ!
Читает, прислонившись к сосне, седой упрямый дед:
– «Обходит солнце землю и небо…»
– Дураки, – перебивает учитель, – это земля вертится, а солнце стоит.
И подмигивает мне, ученому собрату.
– Барин, – просят меня мудрецы, – дай ему ответ, скажи ему: солнце ходит, а земля стоит; тебе он поверит.
Хочу, всей душой хочу, чтобы земля стояла, а солнце ходило. Хочу помочь старикам, но не
– Нет, дедушка, учитель прав.
– Гадали мы. – хором отвечают старики, – гадали, да не выходит: мысленное ли дело, чтобы земля вертелась.
«В каком я веке?» – спрашиваю себя. Попробовать разве доказать им. Припоминаю гимназические уроки. И вдруг сомнения самые постыдные: не докажу, забыл доказательства. А потом такое неожиданное рассуждение: почему-то доказательство было всю жизнь не нужно. На чем же основана эта моя гордость? Почему мне нужно доказывать этим лесным старикам то, что меня не интересовало. И, быть может, в их понимании, в особом духовном смысле, и вправду земля плоская, а солнце ходит. Нужно разобраться в том, как они верят, что значат эти огромные книги; я их никогда не читал.
– Гадали мы, гадали, – говорят старики, – да не выходит. Какая же она круглая: река Обь на восемьсот верст вниз бежит, Енисей на четыреста, Лена, и все в одну сторону, к океану.
– Меряли мы разумом – не выходит.
– Потому – реки в одну сторону.
– Баяли бы, не круглая, а вроде корыта.
И еще и еще доказательства. Кончено: земля покатая, стоит.
Смотрят на меня лесные мудрецы, ждут моего согласия. Я погружаюсь мысленно в глубину средних веков… Но тут мгновенно воскресают тени Колумба, Коперника и Галилея…
– Нет, – решительно говорю я, – нет, земля круглая, вертится. И месяц круглый…
– Ну, месяц, – подхватывают, – известное дело, круглый.
– Про месяц не говорю.
– И земля круглая, – помогает мне учитель.
– Врешь, – набрасываются на него, – врешь, не круглая. Вода богу служит: рыбу творит; лес служит: ягоду растит; зверь служит, всякая тварь служит, а как же земля?
– Дураки, вам географию нужно, тут атмосфера, тут воздух.
– Врешь, врешь. Тысячу раз врешь. Не верю, что круглая! – кричит чистый старик.
– В географию не очень верю, – сочувствует путешественник.
– И в воздух не верю, – соглашается с ним пустынник.
Слушаю я, слушаю спор: от солнца и земли снова возвращаемся к церкви. Ничего нового: церковь – начало спора, церковь – конец. Те же и те же круги.
Старик, весь белый, с длинною палкой, босой, показался внизу у холма. За ним женщины старые и молодые, тоже все в белом, в самотканом. Идут все на холм, видно, издалека, запоздали, промокли.
Остановились возле нашей сосны. Прислушались.
Разговор шел о церкви.
– Церковь божия невидима, – сказал вдруг белый старик.
Замолчали.
– Покрыл ее господь дланью своею от неверных мира сего. И до пришествия Христова будет невидима.
– Чей он?
– Иконоборец. Непоклонник, – ответил кто-то.
– Какая ваша вера? – спросил я прямо старика. Он так и метнул на меня черными глазами:
– Миссионер?
«Волк», – подумал я и сказал:
– Нет, я не миссионер, я ищу правильную веру.
– Веру? Вот моя вера.