Том 1. Время Наполеона. Часть первая. 1800-1815

Рамбо Альфред

Он заранее узнавал имена солдат, с которыми хотел говорить, чтобы с первого слова называть их по имени, вследствие чего они были уверены, что император лично знает каждого из них. Часто он после победы производил в офицеры старых неграмотных сержантов, которым вслед затем скоро давали отставку, пока они еще не успели обнаружить своей неспособности [27] . Непрестанно заботясь о поддержании бодрого настроения в своих войсках, он не менее радел и об их питании и здоровье. Он обходит бивуаки, пробует солдатскую похлебку, дружески треплет солдат по щеке или шутя дерет за ухо. Его прогулка по лагерю и иллюминация последнего накануне Аустерлица много раз описаны. Казалось, никакая усталость, никакая рана не могли сломить этих железных людей. Ко времени возвращения из Египта Рапп имел уже двадцать две раны, Удино — тридцать шрамов, его тело походило «на решето», но он умер восьмидесяти лет. Марбо за шестнадцать лет службы получил с дюжину ран, в том числе несколько тяжелых, но они не искалечили его и не пошатнули его железного здоровья. После сражения при Сомо-Сиерра Сегюр, признанный неизлечимым лейб-хирургом императора Юваном, думал только о том, чтобы умереть с достоинством. За исключением нескольких высших военачальников, в наполеоновской

армии вплоть до Ватерлоо нерушимо царили благороднейшие из военных добродетелей: самоотречение и готовность принести жизнь в жертву долгу.

27

При Вертингене один драгунский унтер-офицер, за два дня перед тем разжалованный своим полковником в рядовые, спас ему жизнь, рискуя собственной. После сражения Наполеон расспрашивал его об этом происшествии, и солдат сказал: «Третьего дня я был виноват, а вчера я только исполнил свой долг». Император наградил его орденом при громких приветственных кликах его товарищей (Сегюр).

Дисциплина наполеоновской армии. Однако в этой полной азарта жизни, где беззаботное веселье сменялось ужаснейшими лишениями, дурные страсти разгорались не менее хороших. Дисциплина в Великой армии быстро ослабела. «Что можно сделать, — пишет граф Сегюр, — против течения, увлекающего всех? Известно, что непрерывные победы портят всех — от солдата до генерала, что слишком частые форсированные переходы расшатывают дисциплину; что в этих случаях раздражение, вызванное голодом и усталостью, а также неисправность в раздаче пайков, обусловленная спешкой, поощряют всяческие излишества: каждый вечер солдаты принуждены разбегаться, чтобы добыть все, что им нужно для жизни, и так как они никогда ничего не получают из казны, то у них развивается привычка все брать самим. После чудес Иены и Фридланда нашим солдатам пришлось беглым шагом пройти 500 миль и тотчас по прибытии на место драться. Их жизнь представляла собою как бы одно сверхъестественное усилие преодолеть утомление и опасность, после чего грабеж, как один из результатов победы, казался им их законным правом. Слишком стеснять их в этом отношении значило бы обескуражить их. Да и то сказать: требуя от человека многого, надо кое-что и простить ему».

Впрочем, пример шел сверху. Все выскочки нового режима были одержимы ненасытным сребролюбием; в их среде царили грубость нравов и то презрение к закону, которое свойственно людям, привыкшим видеть неизменное торжество силы над правом. Тьебо чистосердечно рассказывает, как он провозил контрабанду под носом у таможенных чиновников, как саблей ударил по руке несчастного сборщика таможни, осмелившегося заглянуть в его карету, и как был за взятку оправдан военным судом. В начале континентальной блокады Массена в несколько месяцев нажил продажей пропускных свидетельств 6 миллионов франков; правда, Наполеон конфисковал эти бесчестно нажитые деньги, и Массена не посмел жаловаться. Сульт вынудил у монахов богатого аббатства Санкт-Пёльтен крупную военную контрибуцию и, чтобы замаскировать это лихоимство, не постеснялся загубить целую дивизию изнурительным форсированным переходом, во время которого отставшие и больные сотнями падали по дороге. Позднее, во время своего проконсульства в Андалузии, он награбил множество драгоценных произведений искусства, как, например, ту картину Мурильо, которую он, будучи уже министром, продал Луврскому музею за баснословную цену. Мюрат был только безобидно смешон; он наряжался, как красивая женщина: за время одного только прусского дохода он выписал из Парижа перьев на 27 000 франков.

Несмотря на эти темные пятна, Великая армия в высокой степени обладала отвагой, преданностью и чувством чести — качествами, присущими французской расе. Наполеон на некоторое время возвысил француза над средним человеком. Он насытил Францию военной славой. Поэзия войны — это поэзия обездоленных [28] , поэтому-то наполеоновская эпопея до сих пор дорога народу. Но если Наполеон рисуется воображению молодым богом войны, то не следует забывать и того, что это был бог смертоносный, разрушавший все, к чему прикасался. Он принес в жертву своему честолюбию целое поколение людей, шесть-семь миллионов человеческих жизней, из которых четвертая часть — французы, и, что важнее всего, он внушил иностранцам ненависть к прекрасному имени Франции и вызвал ту страшную жажду мести, от которой она страдает еще и поныне.

28

В утверждении автора о том, что наполеоновские завоевательные войны были «поэзией обездоленных», явно сказывается влияние «наполеоновской легенды», пытавшейся все агрессии Наполеона представить в виде народного дела. — Прим. ред.

II. Третья коалиция: Австрия и Россия (1805)

Честолюбие Наполеона; присоединение Генуи (1805). Превращение Французской республики в Империю являлось угрозой для Европы. Говорили, что Наполеон выбрал титул императора, не желая встревожить Францию именем короля. «Никто не принял бы умиротворения, предложенного от имени короля… Соображаясь с настроением нации, Наполеон и принял титул императора» (герцогиня д'Абрантес). Он сделал это скорее для того, чтобы, опираясь на титул императора, извлечь из него то широкое толкование понятия власти, которое заключено в нем: в глазах Европы со словом «империя» связывалось представление о римской державе, господствовавшей над всем миром. Именно такое историческое представление об империи имел Наполеон, и это представление он пытался осуществить на деле, став императором. Он заставил папу помазать себя на царство, того самого папу, у которого он впоследствии отнял Рим. Он владел Ахеном и иногда избирал его своею резиденциею, подражая Карлу Великому. Сюда он заставил Франца II австрийского прислать письмо, в котором тот признавал новую французскую Империю. Подобно Карлу Великому он уже видел у своих ног, кроме Франции, расширенной до Рейна, западную Германию и северную Италию. Ему недоставало еще Генуи; между тем он торжественно обязался перед державами более не увеличивать французской империи. 4 июня 1805 года императорским декретом было провозглашено присоединение Генуи и Лигурии. Европа справедливо опасалась честолюбия нового императора. Россия и Швеция отказались признать его.

Сопротивление Англии; второй Булонский лагерь. Еще до этого началась война

с Англией. Мортье с одним корпусом занял Ганновер почти без единого выстрела. Наполеон не обольщал себя надеждой, так жестоко обманувшей Людовика XV, что оккупация Ганновера заставит англичан еложить оружие. Но это была новая добыча, которую можно было бросить кому-нибудь из дружественных князей, обнаруживших готовность поддержать новый режим во Франции. Притом Наполеон готовил Англии более прямой удар. Подобно Цезарю и Вильгельму Завоевателю он хотел высадить свои войска в самой Англии, чтобы осилить своих непримиримых врагов на их собственном острове. Как и перед Амьенским миром, во всех бухтах Па-де-Кале были собраны эскадры транспортных судов. В портах Сангатта, Виссана, Амблетёзы, Булони, Этапля и Вимёре кипела необычайная деятельность. Множество инженеров, кораблестроителей, арматоров и лоцманов работали над оборудованием доков и устройством пристаней, строили, переделывали и вооружали по-военному шлюпки, большие рыболовные суда и другие корабли, годные для перевозки армии в тихую погоду с одного берега пролива на другой.

Спустя несколько недель 2343 судна всякого рода были готовы выйти в море. Адмирал Латуш-Тревиль, руководивший работами, ручался за успех. Семь армейских корпусов были отправлены к берегам Северного моря и Ла-Манша. Даву в Амблетёзе, Сульт в Булони, Ней в Монтрейле, Ланн в Аррасе и Мюрат с сильным кавалерийским резервом производили маневры, имея под своим начальством превосходные войска численностью в 120 000 человек. Мармон в Утрехте и Ожеро на берегах Бретани составляли крайние фланги этой «английской армии».

Наполеон внимательно наблюдал за всеми приготовлениями и торопил их со страстным нетерпением. Чтобы вызвать воодушевление в своей армии и поразить воображение солдат, Наполеон задумал устроить торжественную раздачу орденов Почетного легиона 15 августа 1804 года. Это было как бы торжественным освящением Булонского лагеря. Эстрада была воздвигнута недалеко от моря, у подножия естественного амфитеатра. Ее окружали 60 ООО человек. Наполеон предстал перед войском на троне, носившем название «кресла короля Дагобера»; у его ног лежал «щит Франциска I». Над его головой возвышались героические трофеи — изорванные ядрами и обагренные славною кровью знамена. На ступенях трона стояли, обнажив головы, пэры этого нового Карла Великого — двадцать четыре старших офицера Почетного легиона. Наполеон брал из «Баярдова шлема» кресты и красные ленты и с улыбкой на устах раздавал их наиболее храбрым и преданным своим соратникам, всем тем, которые уже заслужили почетные сабли и почетные пистолеты. «С такими людьми я могу победить весь мир!»— воскликнул он. И это не были пустые слова. Поражение Англии представлялось ему только прелюдией к владычеству над миром.

Крушение морских предприятий Наполеона. Несмотря на энергичную деятельность, кипевшую во всех французских арсеналах и на шестидесяти шести военных судах, готовившихся к середине 1805 года выйти в море, — все же у Напог леона не было флота, и он не мог дать своим матросам и офицерам той многолетней привычки к морю, которая обусловливала превосходство английских эскадр. Он назначил сначала начальником флота адмирала Латуш-Тревиля, человека неукротимой энергии. Но тот умер в Тулоне, изнуренный непосильным трудом. Его преемником был вице-адмирал Вильнёв, спасший при Абукире остатки французской эскадры и стойко защищавший Мальту. Но это был человек нерешительный, избегавший всякого шага, связанного с большой ответственностью, «трусливый умом, а не сердцем», который из-за своих постоянных колебаний вечно упускал благоприятный случай. Французские порты были вплотную блокированы английскими крейсерами. Наполеон приказал Вильнёву, обманув бдительность Нельсона, соединиться в Кадиксе с испанским флотом адмирала Гравина и направиться к Антильским островам. Там он должен был дождаться Миссиесси и Гантома и вернуться с ними в Ла-Манш для прикрытия десанта на берегах Англии. Вильнёву действительно удалось (29 марта 1805 г.) незаметно для Нельсона выйти из Тулона. Но он прибыл к Антильским островам слишком поздно. Миссиесси уже успел вернуться оттуда, предварительно опустошив английские владения. Гантому не удалось прорвать блокаду адмирала Корнуэльса. Нельсон тщетно искал Вильнёва у берегов Сардинии, Мальты и Гибралтара, потом у Антильских островов и вернулся к Кадиксу, чтобы здесь дождаться его. В то же время французский флот, сообразно последним распоряжениям Наполеона, вернулся в Феррольский рейд, где Наполеон собрал эскадру из пятнадцати французских и испанских судов.

Имея теперь в своем распоряжении тридцать пять военных-кораблей, Вильнёв мог отправиться в Брест, обратить в бегство или уничтожить эскадру Корнуэльса и войти, наконец, в Ла-Манш. Но английский морской штаб, предупрежденный катером «Любопытный», присланным от эскадры Нельсона, доставил подкрепление адмиралу Кольдеру, и последний, несмотря на численное превосходство неприятельских сил (двадцать кораблей и семь фрегатов против пятнадцати кораблей), атаковал Вильнёва близ мыса Финистер. Победа осталась нерешенного. До сих пор Вильнёв выполнил все полученные им предписания, но к нему не присоединились ни Миссиесси, ни Гантом; а грозная эскадра Корнуэльса вплотную блокировала Брест и охраняла вход в Ла-Манш. Вильнёв, кроме того, потерпел тяжелые аварии, а главное, он не имел доверия к своим силам: «у нас плохие мачты, плохие паруса, плохой такелаж, плохие офицеры, плохие матросы», — писал он своему другу, морскому министру Декрэ. Впрочем, это была правда: его помощник Гравина, человек более смелый, разделял его опасения. Вильнёв вышел из Феррольского рейда 17 августа, еще намереваясь итти к Бресту, но ветер внезапно повернул на юг; в то же время какой-то торговый корабль принес известие, оказавшееся впоследствии ложным, q приближении английского флота из двадцати пяти судов. Вильнёв впал в свою обычную нерешительность и, боясь потерять вверенный ему флот, повернул от Бреста, направляясь к Кадиксу. План Наполеона, уже уверенного в победе над Англией и принимавшего свои желания за действительность, был основан на том неверном расчете, что англичане сделают все возможные ошибки, а французские военачальники — ни одной. Наполеон, подобно Ксерксу желавший повелевать стихиями, всю вину в неудаче своих морских планов свалил на Вильнёва. Между тем один знаток дела признает Вильнёва «менее виновным, чем это вообще принято считать». Действительно, его неудача предотвратила опасность экспедиции, столь фантастической по своему замыслу, что невольно возникает вопрос, не хотел ли Наполеон просто напугать Англию угрозой мнимой высадки? В Сан-Доминго французское войско было истреблено неграми; в Египте другая армия вынуждена была сдаться, потому что англичане, владея морем, не позволили доставить подкрепления; можно ли думать, что хоть одному солдату Великой армии удалось бы уйти живым с британской территории?