Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
— Приходится, если мужики кругом вроде вас — бездельники.
— И все-таки…
Но Шура не стала дослушивать, отмахнулась, точно слова Леднева были надоедливыми слепнями, и, сильно откинувшись назад, пошла тихонько, осторожно к Брехаловке. Она снова была беременна.
Поблизости щелкнул выстрел. Шура сдвинула на затылок треух и начала оглядывать вечернюю нахлобученную морозным туманом степь. Заметила в снегах темное, приближающееся к ней пятно. Прянула с тропинки и увязла в сугробе. Пятно зашевелилось энергичней и быстро подходило к
Скрипели шаги, слышалось шумное дыхание, а Шура ничего не делала для своей защиты: страх был настолько велик, что подавил не только последние крохи самообладания, но и инстинкт самозащиты. Когда шаги заскрипели совсем близко, Шура, точно подтолкнутая кем-то, выскочила на тропинку прямо на руки подошедшему Адееву.
— А, отделалась, — прогудел он с хохотком. — Ну, пойдем! Твой дома?
— Я за его хвост не держусь.
— За другой схватилась! Сейчас где сидела? Хорошего компаньона выбрала! Я это поставлю тебе в счет.
— Ты можешь и еще кое-что поставить: переписала весь твой замечательный архив и увезла на участок. — Она говорила резко, зло, недавний страх сменился дерзостью. — А ты, дурак, принял меня, да еще в рабочком, сам себе раскинул сеть и сам же в нее закатался. А я тебя, лежачего, цоп — и к ответу!
— Постой! — Адеев схватил Шуру за руку. — Ты и затеяла всю бучу?
— Не хватай! — Шура погрозила кулаком. — Я. Не думал? Где тебе, дураку! Вместо того чтобы запирать меня в рабочкоме, ты бы лучше поухаживал. Я тебя постараюсь запереть шофером на ледневскую машину. Мы будем у тебя за спиной… А ты слюньки пускай!
— Этот номер не пройдет! Да ты брешешь, баба! Леднева ты не выгораживай. Может, и ты подкусывала, только главный пес — он.
— А повозить тебе нас придется! — Шура молодцевато сдвинула треух на затылок и засмеялась в хмурое лицо Адеева: — При-дет-ся! И в тюрьме посидеть придется!
— За что? — удивился он.
— За выстрел в меня.
— Это не я стрелял, это храповцы. Это было с другой стороны.
— Я предупреждаю… — начал Адеев в Брехаловке прежним тоном всемогущего владыки. — На разъезде останется старый рабочком, высшие органы восстановят его, а все бузотеры и ледневские прихвостни полетят к черту. Мне жалко машинистов. Они — ребята сходственные, им простится, если они перестанут покрывать того контрреволюционера.
— С чего ты вдруг полюбил машинистов? — спросила Шура.
— Жена, погоди! — остановил ее Грохотов. — Дай человеку высказаться.
— Ты сам знаешь, за поддержку чуждых элементов по головке не гладят, — продолжал Адеев.
— Поэтому-то мы тебя и вытряхнули. Может, ты и не чуждый, зато вредный. — Грохотов уткнулся в газету. — А с Ледневым мы и без тебя управимся.
— Это я вижу, давно вижу. — Адеев щелкнул пальцами, кивнул на Шуру. — Он не дурак отказываться от таких кусочков, — и выбежал из Брехаловки, оставив дверь распахнутой настежь.
— Сукин сын! — прокричал
— Есть у этого хама какие-нибудь основания? Ты дала какой-нибудь повод?
Шура вцепилась пальцами в паз и начала выщипывать мох. Грохотов постоял, подождал ответа и, не дождавшись, отошел к плите, на горячей спине которой жарились и начинали подгорать ломтики хлеба.
— Основания, поводы… — Шура смахнула слезы и шагнула к мужу. — Конечно, есть. Когда-то ты сам обвинял меня в том же, а поводов было меньше. Разве тут нужны поводы? Была бы злая воля да нахальство. Я встречаюсь с Ледневым, встречаюсь и с Адеевым и еще со многими: такая служба.
— Брось. Не копайся в этой дряни! — Грохотов совал жене поджаренный ломтик. Он испугался, что она начнет ворошить неприятное для него прошлое.
Она оттолкнула его руку и продолжала говорить:
— Ну, ладно, я не стану встречаться с Ледневым. Ну, плюнем на него. Он досидит до тюрьмы, туда и дорога. А работа! А смычка! Вот и приходится твоей Шурке бегать. Ее халезят, бранят, а ей приходится. Вот тут как хочешь?! Ты скажешь: без меня сделают. А вдруг не сделают?! Ты знаешь, зачем приходил этот хам?
— Упал, и надо за кого-то схватиться.
— И не только. Не за одно это хлопочет он. Ему больше не подняться — он знает. Ему надо уронить Леднева. Он хочет сорвать смычку, чтобы подвести Леднева под суд. Вот слушай. — Шура взяла руку мужа и начала перебирать пальцы. — Если мы все будем душа в душу, смычка будет, и Леднев, какой он ни на есть, а спокойно уедет со стройки. Если же Адееву удастся отбить машинистов… Машинисты могут спасти все, они же и погубить могут.
— Так, так, — повторял Грохотов.
— И меня он припутал с целью: Колька-де приревнует и убежит с разъезда. Не будь у него цели, стал ли бы он… и с такой злостью…
— Я побегу, там… — Грохотов натянул шубу, крякнул и схватился за скобку. — Он не иначе ушел к машинистам и колодит.
— Зачем идешь? Смычки пускай не будет, Леднева пускай судят; Адеев пускай радуется, тебе что за дело?! — закричала Шура.
— Чушь городишь, чушь. Знать, видеть: тонет все — и… чушь!
— Ну, так и меня пойми, я тоже не могу! — Она поцеловала мужа и ласково проводила за дверь. Оставшись одна, забралась в самый темный угол Брехаловки, накрылась шубой и заплакала.
Придя домой, Грохотов застал жену сонную, с мокрым лицом, разбудил ее и начал выспрашивать, предполагая всяческое.
— Тебе нездоровится? Что-нибудь случилось? Приходил и обидел Адеев?
— Нет, нет. — Шура как бы припоминая, потерла ладонью лоб. — Я видела сон, будто у меня умер ребенок, будто я жила в пустыне среди пьяных людей, среди живых и окаменелых змей, и там меня хотели убить. Будто все на меня показывают пальцем и говорят: «Вот она, гулящая». Хорошо, что это только сон.