Том 1. Здравствуй, путь!

Кожевников Алексей Венедиктович

— Посылать я буду, но оплачивает пусть строительство: не наша вина, что простая почта и валяется и теряется. Если двадцать, то я больше не работник.

— Хорошо, прибавлю, только скажите, кто создал и поддерживает легенду, что машины и огонь не терпят казахов? Случайно, не вы?

— Я не машиноборец. Я в конечном счете стою на вашей точке зрения — «довольно мармеладу».

Елкин привскочил от удивления и еле выговорил:

— Но если вам прибавят, вы готовы продолжать «мармелад»? В общем, вы хотите продать нейтралитет?! Я этих вещей не покупаю.

Идите, американец! Предупреждаю, борьба против коренизации, будь то бранью, будь то легендами и поэтическими вымыслами, — преступленье.

Отпустив Усевича, Елкин пригласил Фомина с Козиновым, встретил их злой, растерянный, какой-то весь взъерошенный, точно воробей после драки, и сказал:

— Я должен уточнить свои взгляды на коренизацию. Представляете, Усевич… Они там сделали меня своим сообщником, вождем… Они там работают якобы в единении со мной…

— Правильно, ваши взгляды недостаточно ясны…

— Ясны вполне, ты не туда поехал, — остановил Козинова Фомин. — Усевич и подобные видят только свой карман, оттого и вредят. Но мы введем их в берега. Хуже с казахами — среди них есть враг.

Усевича послали в карьер, где обделывали камень для мостов, где совсем не было казахов и никаких иных оснований требовать надбавки.

Рабочком провел несколько широких собраний, где Елкин осудил лозунг «Довольно мармеладу» и выдвинул новые: «Кто но помогает коренизации, тот враг строительству», «Опытный обязан научить неопытного», «Строить людей не менее важно, чем строить дорогу».

Рабочий актив подхватил лозунги. Лубнов, Гусев, кузнецы, бурильщики вызвались сильно увеличить число учеников. Борьба против коренизации затихла. Оставшееся кой у кого недовольство спряталось трусливо в щель узкосемейных разговоров.

Но ученики не хотели понимать ни убеждений, ни призывов, ни примера Тансыка, Гонибека, Урбана и по-прежнему отказывались идти к машинам. Они охотно вернулись на земляные и на всякие другие ручные работы. Чтобы вернее обезопасить себя, старательно обходили машины, уступали им дорогу, вокруг малоподвижных, как экскаваторы и компрессоры, протоптали окольные дороги. Было очевидно, что страх перед машинами старательно возбуждается и поддерживается кем-то. Но кем, как?..

— Вредительская агитация, — твердил Фомин.

— Где, чья, какая? Укажи! — горячился Козинов, бессильный найти врага. — Усевича, Панова, Ключарева нет. А больше?! Тут не иначе — религиозное.

— Чепуха! — говорил Фомин о предположениях Козинова: никаких упоминаний о религиозном страхе перед машинами и огнем у казахов он не нашел в книгах.

В этот момент, когда ни партком, ни рабочком, ни администрация не знали, как вернуть учеников к машинам, на участке появился Айдабул. Одетый в новый ярко цветистый халат, с лицом, сально сияющим от удовольствия и гордости, он въехал в городок с караваном саксаула на переднем верблюде.

Удивленье было необычайное: водовоз бросил бочку, позабыв завернуть кран, сторожа саксаулового склада захлопали в ладоши и закричали:

— Ай-яй! Ай да Айдабул! Где ты достал такой нарядный

халат?

Казах вместо ответа отвернул полу халата и показал шелковую подкладку. Удивительные новости следовали одна за другой: когда старшего караванщика Джаирова позвали в хозяйственную часть, он взял с собой и Айдабула. Из хозчасти они прошли в кооперацию и там получили десять кусков мануфактуры, мешок сахару, ящик махорки, много-много чаю.

Погонщики уносили добро, Айдабул же разгуливал по лавке и важно приговаривал:

— Вы не забудьте чего-нибудь, не потеряйте!

И наконец самое потрясающее — Айдабул показал кассиру какую-то бумажку, и тот выдал ему толстую пачку денег. Правда, Айдабул их передал немедленно Джаирову, но получил ведь он. А это разве не главное?!

После работ все казахское население городка собралось к месту, где отдыхали погонщики, всем хотелось узнать, что за важную должность получил Айдабул.

— Член правления, — сказал Айдабул и, чтобы показать еще раз свое могущество, сплюнул в сторону конторы и прибавил: — Вот ваш начальник!

Действительно, Айдабул был членом правления артели, перевозившей саксаул. Изгнанный с постройки, он пошел к Джаирову и попросил работу. Джаиров, бывший председателем артели, сначала сделал его рабочим на заготовке саксаула, потом своим помощником и подарил халат, достойный такой важной, такой высокой должности.

Обычно караваны оставались в городке всего несколько часов и потом снова уходили в степь: вокруг городка не было достаточно тучных пастбищ, чтобы устраивать долгие привалы. Но на этот раз Джаиров решил задержаться и велел погонщикам поставить для него юрту. У нет были какие-то очень важные дела к погонщикам других караванов. Он так и ответил Козинову, когда тот, озабоченный саксаулом, поинтересовался — долго ли намерены отдыхать?

— Важные дела. Буду ждать другой председатель и член правления.

— А если они не придут с неделю?

— Скоро будут, наша знает.

Рядом с джаировской юртой развели громадный костер. Около него работала целая компания погонщиков: одни устанавливал на огонь котел, другой резал барана, старательно собирая всю кровь в тазик, трое пекли лепешки. Еще два баранчика лежали связанными, приготовленными под нож.

«У нас телефон, телеграф, и мы ничего не знаем. А Джаиров готовит жарево и не боится, что оно остынет», — с завистью подумал Козинов.

Немного погодя в городок пришли еще два каравана. Все председатели и члены правления сошлись в юрту Джаирова и так жадно принялись за плов и кумыс, точно это и было тем важным делом, ради которого они объявили дневку с ночевкой.

Айдабул разносил плов, кумыс, давал распоряжения людям у костра, где готовилось новое угощение, и охранял юрту от завистливой любопытной толпы неприглашенных. По временам, повинуясь приказаниям Джаирова, он манил из толпы то одного, то другого, вводил в юрту и угощал. Некоторых, особенно милых сердцу Джаирова, он еще награждал плитками кирпичного чаю, осьмушками махорки и участливо выспрашивал: