Том 1. Здравствуй, путь!
Шрифт:
— Напрасно… У вас превратные понятия о самостоятельности. Самые свободные из нас подчинены условиям, целесообразности, кредитам, срокам — деспотам куда более неуступчивым, чем люди.
— Что же, по-вашему, я должен делать?
— Понять, что действительность не подчиняется человеческим фантазиям, научиться работать совместно с действительностью, а не наперекор ей и, конечно, остаться здесь. Мы еще недостаточно хорошо обследовали весь путь, и ваше мостостроительство еще может потребоваться.
— Ждать и складывать бычки под скучные фермы?!
— Да, складывать. Лучше
Калинка исчез и пропадал третий день. На звонки Елкина, Козинова, на спросы рабочих, где инженер-мостовик, Дауль отвечал неизменно одно и то же:
— А-а, че-черт его знает!
Исчезновения Калинки для всех были привычны: либо он искал камень, либо исследовал варианты. Но на этот раз оно было несколько необычно: Калинка никого не предупредил, не взял лошадь, не получил продуктов, исчез один без рабочих, инструментов и даже без полевой сумки, своей непременной спутницы. Исчез он тотчас после разговора с Елкиным, где выяснилось, что мосты лопнули. И, учтя все эти обстоятельства, на участке забеспокоились. Широземов прибежал к Даулю.
— Рассказывай, когда ты видел его в последний раз, о чем он говорил и куда собирался?
— А че-черт его знает! Молчал все.
— Не угробил он себя?
— Мо-может, ли-хо-хой парень.
— Проклятая интеллигенция! Валяется где-нибудь в Огуз Окюрген. Мосты, красота, нет жизни без них. Прекраснодушная размазня!
Широземов взял с десяток рабочих, бричку и уехал в Огуз Окюрген. Он был уверен, что Калинка там, либо разыскивает камень, либо валяется в пропасти с простреленной головой.
Молча, внимательно, как ищут грибы, рабочие осматривали щели, провалы, заползали в тесноту пещер. Нашли темное пятно от костра, рядом круг примятой травы и два окурка от папирос «Моссельпром», какими торговал рабочий кооператив. Широземов велел покричать.
— Товарищ Калинка! Эй, где ты?! — ухнули зараз в десять глоток.
— Кто там орет? Иду! — И Калинка потный, замазанный известью и глиной, появился на ближайшем утесе. Он спустился и спросил: — Товарищи, что случилось? Вы меня?
— Довольно, пошли на участок, вперед! — скомандовал Широземов. — Вперед, я приказываю!
— Позвольте, это — арест, хулиганство?
— Когда уезжают, то докладывают — куда и насколько.
— Я ищу камень.
— Не требуется. Мостов не будет.
— Но зачем столько народу?
— Зачем?! — Широземов захохотал. — Гроб делают и оркестр заказан.
— Дурачье! — прошипел Калинка.
Вернувшись в свою юрту, он написал невесте: «Милая, дорогая моя! Если ты любишь мои мосты больше, чем меня, то из нашего брака ничего не выйдет. Мне объявили, что мостам не быть. Ты свободна. Если же…» И оставил так, не дописав, лежать на чертежном столе. Затем достал из чемодана приключенческий роман и лег в постель… Когда свой очень маленький запас чтива иссяк, Калинка пополнил его из библиотеки Красного
Оглушительно заверещал телефон.
— Кто там? — недружелюбно спросил Калинка.
— Елкин. Прошу зайти! Надо как-то прикончить. Вы числитесь, и вы ничего…
— К вам я не пойду. Вы, я прекрасно помню, советовали быть ближе к действительности. А вы… Да разве вы действительность?! Я пойду к Широземову: он — действительность, грубая, глухая, угреватая. Поручите ему переговорить со мной. Я хочу без иллюзий, без вежливости… Вы — это уже парад, ваша действительность в перьях.
— Как вам угодно, можете к Широземову, — согласился Елкин.
А Калинка добавил:
— Я много оскорблял вас и на словах и в мыслях. Простите!
Когда он явился к Широземову, тот встретил его с грубоватым превосходством:
— Отлежался? Мосты твои ау! Знаешь? Вместо них фермы. Сделай расчеты!
— Все?
— Все! Если загнешь несуразицу, тогда осадим. Валяй!
10. Вал за валом
Сгоряча, без какой-либо определенной цели, единственно из самолюбия, Николай Грохотов сперва покинул жену в саксауловых лесах Прибалхашья, затем строительный городок Айна-Булак и перебрался на северную часть Турксиба. Здесь, проскитавшись недели три без дела, наконец остановился в пункте Каракумы, где уже была закончена укладка рельсов и со дня на день ожидался первый поезд на Семипалатинск. Остановился Грохотов опять же без цели, а по той причине, что наподобие пущенного снаряда или брошенного камня израсходовал всю динамическую силу, которая сорвала его с места. Здесь его разгоряченное самолюбие остыло, ревновать было некого и не к кому, скрываться с людских глаз незачем: тут никто не знал его. Приспело самое хорошее время и место оглядеться, одуматься.
Каракумы были переполнены самым разнообразным людом: строителями, делающими свое дело, едущими в очередные отпуска и командировки, выгнанными за пьянство, лень, рвачество, струсившими перед лишениями в неуютном, чужом краю, приехавшими искать работу.
Некий закон притяжения и отталкивания с удивительной четкостью рассортировывал людскую массу, всякий вновь прибывший через час-два уже находился в родной стихии: пьяница с пьяницами, энтузиаст с энтузиастами, лентяй с лентяями. Но Грохотов пробыл три дня и не нашел товарищей, с которыми было бы легко. Да в Каракумах и не было подходящей для него категории: тут все знали, чего они хотят, он же не знал, это и сделало его одиночкой.
Вернуться к жене ему казалось унизительным, оставаться на строительстве — бессмысленным (раньше семейная жизнь, хотя и смутно, все-таки оправдывала пребывание), убегать было стыдно, и он наподобие глупого барана, отбившегося от стада, шатался из юрты в юрту, от одной кучки людей к другой.
В Каракумах господствовал дух переселенчества, движения. Сотни, возможно, тысячи людей нетерпеливо ждали первый поезд, чтобы выплеснуться с ним из Казахстана на просторы Сибири и всей России. На только что открытом для всех телеграфе безумолчно стрекотал морзе, а очередь желающих подать телеграмму не убывала.