Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909
Шрифт:
Эдвард долго молчал, прежде чем ответить ей, потом вздохнул и нерешительно начал:
— А что мы могли поделать, Мэри? Это было предопределено свыше… как и все, что делается на свете.
Мэри пристально посмотрела на него, но он отвел глаза в сторону. Помолчав, она сказала:
— Раньше мне казалось, что принимать поздравления и выслушивать похвалы очень приятно. Но теперь… Эдвард!
— Что?
— Ты останешься в банке?
— Н — нет!
— Попросишь увольнения?
— Завтра утром… напишу письмо с просьбой об отставке.
— Да, так, пожалуй,
Ричардс закрыл лицо ладонями и пробормотал:
— Сколько чужих денег проходило через мои руки. И я ничего не боялся… А теперь… Мэри, я так устал, так устал!
— Давай ляжем спать.
На следующий день в девять часов утра незнакомец явился в здание магистратуры за мешком и увез его в гостиницу. В десять часов они с Гаркнесом беседовали наедине. Незнакомец получил от Гаркнеса то, что потребовал: пять чеков «на предъявителя» в один из столичных банков — четыре по тысяче пятьсот долларов и пятый на тридцать четыре тысячи долларов. Один из мелких чеков он положил в бумажник, а остальные, на сумму тридцать восемь тысяч пятьсот долларов, запечатал в конверт вместе с запиской, которая была написана после ухода Гаркнеса. В одиннадцать часов он подошел к дому Ричардсов и постучал в дверь. Миссис Ричардс посмотрела в щелку между ставнями, вышла на крыльцо и взяла у него конверт. Незнакомец удалился, не сказав ей ни слова. Она вошла в гостиную вся красная, чуть пошатываясь, и с трудом проговорила:
— Вчера мне показалось, будто я где-то видела этого человека, а теперь я его узнала.
— Это тот самый, что принес мешок?
— Я в этом почти уверена!
— Значит, он и есть тот неведомый Стивенсон, который так провел всех именитых граждан нашего города. Если он принес нам чеки, а не деньги, это тоже подвох. А мы — то думали, что беда миновала! Я уж было успокоился, отошел за ночь, а теперь мне и смотреть тошно на этот конверт. Почему он такой легкий? Ведь, как — никак, восемь с половиной тысяч, даже если самыми крупными купюрами.
— А если там чеки, что в этом плохого?
— Чеки, подписанные Стивенсоном? Я готов взять эти восемь с половиной тысяч наличными… По — видимому, это предопределено свыше, Мэри… Но я никогда особым мужеством не отличался, и сейчас у меня просто не хватит духу предъявлять к оплате чеки, подписанные этим губительным именем. Тут явная ловушка. Он хотел поймать меня с самого начала. Но мы каким-то чудом спаслись, а теперь ему пришла в голову новая хитрость. Если там чеки…
— Эдвард, это ужасно! — И Мэри залилась слезами: в руках у нее были чеки.
— Брось их в огонь! Скорее! Не поддадимся соблазну! Он и из нас хочет сделать всеобщее посмешище! Он… дай мне, если не можешь сама!
Ричардс выхватил у жены чеки и, всеми силами стараясь удержаться, чтобы не разжать руки, бросился к печке. Но он был человек, он был кассир… и он остановился на секунду посмотреть подпись. И чуть не упал замертво.
— Мэри! Мне душно, помахай на меня чем-нибудь! Эти чеки — все равно, что золото!
— Эдвард, какое счастье! Но почему?
— Они подписаны Гаркнесом. Новая загадка, Мэри!
— Эдвард, неужели…
—
— И это все нам — вместо десяти тысяч?
— Похоже, что нам. И все чеки написаны «на предъявителя».
— А это хорошо, Эдвард? Для чего он так сделал?
— Должно быть, намекает, что лучше получать по ним в другом городе. Может, Гаркнес не хочет, чтобы об этом знали? Смотри… письмо!
Письмо было написано рукой Стивенсона, но без его подписи. Оно гласило:
«Я ошибся в своих расчетах. Вашей честности не страшны никакие соблазны. Я был другого мнения о вас и оказался неправ, в чем и приношу свои искренние извинения. Я вас глубоко уважаю, поверьте в мою искренность и на сей раз. Этот город недостоин лобызать край вашей одежды. Я побился об заклад с самим собою, уважаемый сэр, что в вашем фарисейском Гедлиберге можно совратить с пути истинного девятнадцать человек, — и проиграл. Возьмите выигрыш, он ваш по праву».
Ричардс испустил глубокий вздох и сказал:
— Это письмо обжигает пальцы — оно словно огнем написано. Мэри, мне опять стало не по себе!
— Мне тоже. Ах, боже мой, если б…
— Ты только подумай! Он верит в мою честность!
— Перестань, Эдвард! Я больше не могу!
— Если б эта высокая похвала досталась мне по заслугам, — а видит бог, Мэри, когда-то я думал, что этого заслуживаю, — я легко расстался бы с такими деньгами. А письмо сохранил бы — оно дороже золота, дороже всех сокровищ. Но теперь… Оно будет нам вечным укором, Мэри!
Он бросил письмо в огонь. Пришел рассыльный с пакетом. Ричардс распечатал его. Письмо было от Берджеса.
«Вы спасли меня в трудную минуту. Я спас вас обоих вчера вечером. Для этого мне пришлось солгать, но я пошел на такую жертву охотно, по велению сердца, преисполненного благодарности. Я один во всем городе знаю, сколько в вас доброты и благородства. В глубине души вы, вероятно, не можете не презирать меня — ведь вам известно, что вменяется мне в вину всей нашей общиной. Прошу вас, по крайней мере, об одном: верьте, что я не лишен чувства благодарности. Это облегчает мне мое бремя.
— Мы спасены еще раз! Но какой ценой! — Он бросил письмо в огонь. — Лучше, кажется, смерть!.. Умереть, уйти от всего этого…
— Какие скорбные дни наступили для нас, Эдвард! Удары, наносимые великодушной рукой, так жестоки и так быстро следуют один за другим…
За три дня до выборов каждый из двух тысяч избирателей неожиданно оказался обладателем ценного сувенира — фальшивой монеты из прославленного золотого мешка. На одной стороне этих монет было выбито: «Я сказал несчастному незнакомцу следующее…» А на другой: «Ступайте и постарайтесь исправиться». (Подпись: «Пинкертон».)