Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

Ну, что ж… Обойдемся камином. Славная штука этот камин! Кресло, шипенье пекущихся яблок! Котелок с бурлящей водой И, пожалуй, на вертеле жирная утка… Косые капли дождя Монотонно секут запотевшие стекла… Замок притих. На плече чуть урчит задремавший котенок, В замковом парке голые липы шумят. На потолочных, насквозь прокопченных стропилах Романтическим заревом вьется огонь… Чудесно!.. Эй, там, мажордом, Подбросьте-ка два-три дубовых бревна,— Что их жалеть!.. Не

угодно ль, я расскажу вам теперь, Правдиво и просто, Об этом самом камине? Чуть свет угольщик хмурый трезвонит… В кухне — северный полюс! Сонный и злой, дрожа, отпираешь задвижку, Загремит по железному ящику угольный дождь. Насыпешь лопаткой в ведро И тащишь, угрюмо зевая, к камину. Не дыша и чихая, глаза закрывая рукой, Выгребаешь пылящую мякоть золы — И кладешь в решетку газеты. (Правые — ярче горят, Но левые — дольше, пожалуй…) Зажжешь две пачки растопок в липкой обмазке И на корточках молча замрешь — На минуту, не больше… И вот… О грозный момент! Навалишь на чахлый огонь Груду угольных круглых лепешек, Дым едкими струйками густо повалит, Растопки замрут… Где пламя? Ау! Напрасно, черный, как негр, на пол ложишься и дуешь, Машешь обшарпанным грязным крылом И, черновую поэму в клочки изодрав, Бледный огонь вызываешь… Легче мокрую кошку зажечь, Чем этот проклятый камин! О, как жадно в туннелях метро На рекламы известные смотришь С «Саламандрами» разного типа. Как горько вздыхаешь, когда у знакомых в гостях Отопленье центральное видишь у двери… Одним утешеньем живешь: апрель недалек, Наглухо этот камин ненавистный закроешь И солнцем, щедрою печкой для всех, Огреешь продрогшие стены… <1925>

День воскресный *

Ах, в буднях мало красоты!.. Ей-ей, не аппетитно Шесть дней намасливать листы На фабрике бисквитной… Приходишь вечером в кафе, Протянешь ногу на софе И, вялый с ног и до волос, Сидишь, понурив нос. Зато воскресный день — ого! В окне кочуют тучки. С утра — в квартире никого, Щенок и тот в отлучке. Завяжешь галстук пузырем, Почистишь плащ нашатырем, И вниз через ступеньку вскачь — На улицу, как мяч…

В Булонский лес? Спаси, Аллах! Суп из воскресных ближних… И лес бензином весь пропах Вплоть до дорожек нижних… Я не аскет и не злодей, Но раз в неделю без людей — Такая ванна для души! Где ж нет людей? В глуши. — Где ж эта глушь? — Какой вокзал?.. Для вас ли, друг нескромный, Я под Парижем разыскал Зеленый клок укромный? За старой мельницей лужок, Кольцо платанов, бережок… Сказать, — так дней чрез пять иль шесть Там негде будет сесть. — Один?.. Ужель средь тихих нив Я заведу романы? Смотреть, как на плаще средь ив, Она жует бананы?

Вести ее в кино и в клуб, Щеку измазать краской губ, А в час тащить ее домой По улице немой?! Нет! Лучше с удочкой лежать В тени над лужей синей… Клюет ли, нет ли, наплевать! Плывет гусак с гусыней… А вдоль шоссе шатры вершин, Зудит пчела, и ты один… Бисквитной фабрики уж нет,— В воде закатный свет. Под вечер встанешь и пойдешь На свет огней вокзальных. У низкой станции галдеж И сотни пар двухспальных. В вагон протиснешься угрем, Мелькнут каштаны за бугром, Поля — огни — дома — мосты… Намасливай листы! <1925>

Хохлушка *

_{(Акварель)}

Нет быта… Быт собаки съели. Мы все, скользнув в чужие щели, Под серым западным дождем На полустанке солнца ждем… Но Музе скучно… Муза рыщет, Упорно русских красок ищет, Знакомых лиц и близких черт. Что на пустую нить нанижем? И вот в усадьбе под Парижем Внезапно сядешь за мольберт. К чугунным замковым воротам Подъехал смелым поворотом Фургон зеленый мясника. Звенит призывно медь рожка. Из глубины сырого сада Плывет ленивая наяда, Хохлушка Мотря. Рафинад! Мясник галантно машет ручкой, Разрыл печенку рыхлой кучкой И вытер нож о бычий зад. Портрет? Извольте. Сдобный голос, Бровей лохмато-темный колос, Бока — подушки, кнопкой нос, Разит помадой от волос… Грудь, моду чуждую нарушив, Торчит, как две гигантских груши. В глазах податливый огонь, Средь пухлых щек, маня и тая, Улыбка прыгает шальная, Как в стойле беспокойный конь. Пришла, вскочила на подножку… Подняв увесистую ножку Над изумрудною травой, В фургон нырнула головой. Француз-мясник, краснее туши, Ей что-то шепчет жарко в уши,— Ему ли в мясе толк не знать? Шу-шу, шу-шу… Взяла котлетки И, хлопнув парня по жилетке, В засохший парк плывет опять. За лаун-теннисной стеною Индюк, раздувшийся копною, Семейство одурелых кур И старый сломанный Амур. Хохлушка принесла лукошко,— Обшарив все углы, как кошка, Таясь, в траве склонилась ниц: Ужо садовнику-бельгийцу, Хоть он характером убийца, Снесет с полдюжины яиц!.. Французский парк тенист и влажен. Чуть брызжет солнце в сетку скважин. Вдали мелькнул матрос с косой… Стрельнувши пяткою босой, Наперерез летит хохлушка. Матрос увесистый, как пушка, Кладет ей лапу на хребет… Под грузной лаской оседая, Глазами рысьими играя, Она горит, как маков цвет.