Том 2. Лорд Тилбери и другие

Вудхауз Пэлем Грэнвилл

— Как я мог? Вы — в Париже, я — в Лондоне. Работа.

— Я очень рада, что вы ее нашли. На «Мавритании» вы волновались, что останетесь безработным. Хоть написали бы!

— Я не знал адреса.

— И я вашего не знала.

— А какой он?

— Рю Жакоб, 16. Загляните как-нибудь.

— Завтра лечу в Лондон.

— Вот уж корабли в ночи! Когда приедете?

— Через год, не раньше.

— Жаль. Ну ладно, расскажите о себе. Все в порядке?

— Да. То есть, нет.

— Так да или нет?

— Сейчас — в порядке, а пока вас не было — синяя жуть.

— Вы и сам какой-то синий. Видимо,

от этой лампы. Пойдем выпьем кофе, а? Чего тут стоять!

Джерри вздохнул.

— Я бы рад, но у меня нет денег.

— Как, вам не вернули бумажник?

— Если бы вы знали сержанта, вы бы не спросили. Мухоловка, а не человек! А вы что, слышали?

— Когда я сидела у секретаря, ваш сержант к нам зашел.

— А, так вы его знаете! Это хорошо, иначе бы вы не поняли. Да, бумажник он не вернул. Надо зайти через три дня в бюро находок.

— Что в нем было?

— Все деньги и ключи.

— Значит, вам не войти в квартиру?

— Вот именно.

— Может, консьержка впустит?

— Там нет консьержки. Это, собственно, домик. Если войдешь — очень милый. К несчастью, я не войду. Какой уж тут кофе!

— Ерунда, я заплачу.

Шусмиты горды, и в обычных обстоятельствах Джерри бы отказался. Но после беседы с сержантом надо выпить.

— Да? — сказал он. — А капельку бренди можно?

— Конечно.

— Я отдам, когда вернусь к цивилизации.

— Чепуха какая.

— Спасибо!

— Не за что. Рада служить.

2

Бистро на соседней улице было того смиренного типа, который связывается в сознании с цинковой стойкой и столиками под мрамор; там было множество таксистов, выглядевших так, словно они трудились в подземной канализации, но Джерри показалось, что это — именно то, что Кубла Хан [46] назвал бы «услады храмом величавым». Садясь на стул, еще более твердый, чем у сержанта, он трепетал от благодарности к устроительнице пира.

46

«Кубла-хан, или Сон во сне» — поэма Сэмюела Тэйлора Кольриджа (1772–1834). Исторический Кублай-хан (1216-94) — внук Чингисхана, основатель монгольской династии в Китае.

— А вот скажите, — начал он, когда прибыли кофе и, видимо, карболка, оказавшаяся на поверку чем-то вроде бренди, — вы ходили к этому секретарю. В чем дело? Вы что-то потеряли?

— Странный напиток, — заметила Кэй. — Вероятно, им выводят пятна. Но какой-то смысл в нем есть. Потеряла? Еще бы! Я потеряла Биффа.

Джерри удивился.

— Биффа? То есть Биффа? Биффена?

— У меня один Бифф, и то много. Он исчез. Испарился. Его нет третий день.

— Господи! Представляю, как вы волнуетесь.

— Нет, не особенно. Загулял где-то.

— Да, на это он был мастер.

— И остался.

— Париж его не изменил?

— С чего бы?

— Пора бы жениться.

— Если найдется жена, которая с ним справится. Таких бульдожиц мало. Вроде бы в прошлом году нашел, хотя она не из бульдогов — спокойная, порядочная, правда, с железной волей. Зовут Линда Ром. Она бы с ним управилась, но нет, разорвала помолвку.

— Почему?

— Слишком

чувствительная. Я очень люблю Биффа, но выдержит его только тюремная надзирательница, которая подрабатывает дрессировкой блох. В общем, жаль. Но поговорим о вас. Хочешь — не хочешь, а подумаешь, что вы попали в переплет. Как вы вернетесь в Лондон, если у вас нет денег?

— Это ничего, у меня билет и паспорт.

— Хорошо, а где вы будете спать? Об этом вы думали?

— Вполне. Видимо, в парке, на скамейке.

— Ну, что вы! Помолчите минутку, я что-нибудь измыслю.

Пока она размышляла. Джерри смотрел на нее поверх чашки, не надеясь — он знал, что проблема неразрешима, — а просто потому, что испытывал в этом поистине духовную потребность. Собственно, он мог бы смотреть на нее вечно.

— Есть! — сказала она.

Чувства буквально затопили его. Рядом шоферы затеяли шумную французскую свару, воздух дрожал от взаимных инвектив, но Джерри ощущал одно: перед ним не только прекраснейшая из всех, кто играл на палубе в теннис или пил одиннадцатичасовой бульон, но и первоклассный мудрец. Словом, тут, за столиком — та, кого он искал всю свою взрослую жизнь. Ее взгляд, завитки волос вокруг шляпки, манера пить кофе — все было таким, что сама мысль об отъезде вызывала дурноту. Он рванулся вперед, разлив немало карболки, и собирался, как выразились бы у него в газете, представить общую картину, когда она сказала:

— Вы заночуете у Генри.

— А кто это?

— Генри Блейк-Сомерсет, из посольства. Это тут, рядом. Если все разлили, идемте.

3

Если бы въедливый репортер оторвал Генри Блейк-Сомерсета от виски с содовой, чтобы спросить, чего он особенно не хочет, тот ответил бы: «Непрошенных гостей». Он устал, он был не в духе. Ему выпал именно тот день, какие нередко выпадают молодым дипломатам — все шло вкривь и вкось, и дипломаты постарше вымещали на младших свою горечь, тогда как младшим приходилось страдать в молчании. Тем самым, открывая дверь, он нимало не напоминал добродушного трактирщика из комической оперы. Скорее мы припомнили бы Макбета, открывшего двери двум Банко.

— Привет, — сказала Кэй. — Ты не спал?

— Ложился, — сдержанно ответил Генри.

— Вот и Джерри хочет лечь, — сообщила она. — Он без крова. Да, кстати, мистер Шусмит, мистер Блейк-Сомерсет.

— Очень рад, — сердечно сказал Джерри.

— Очень рад, — сказал Генри менее сердечно.

— Сейчас, — заметила Кэй, — мистер Шусмит скрывается под кличкой Шу-Смит, но мы не виним его, о, не виним! Иначе он не сумеет всучить премьеру секретные документы. Да, что я говорила? А, вот, у него нет денег. Расскажите ему все, Джерри.

Джерри рассказал, но довольно сдержанно, ибо взгляд хозяина вдохновлять не мог. Генри был строен и поразительно красив какой-то холодной красотой. В нем было то, что Джерри однажды назвал «эмалированной элегантностью». Аристократический нос изящно изгибался, губы сжимались в линию, светлые волосы казались еще и легкими, светлые глаза были ярче, чем нужно. Кэй сказала, что он служит в посольстве, и Джерри охотно в это верил. Перед ним был растущий дипломат, который блестяще разбирается в бумагах и поставит на место шпиона одним движением брови.