Том 2. Поэмы

Лермонтов Михаил Юрьевич

Монахиня

Забыть волнение страстей Я поклялась давно, ты знаешь; К чему ж теперь меня смущаешь Мольбою странною своей? О, кто ты? – речь твоя опасна! Чего ты хочешь?

Незнакомец

Ты прекрасна!

Монахиня

Кто ты?

Незнакомец

Я демон! – не страшись: Святыни здешней не нарушу; И о спасенье не молись. Не искушать пришел я душу. К твоим ногам, томясь в любви, Несу покорные моленья, Земные первые мученья И слезы первые мои. Не отгоняй меня укором, Не выжимай из груди стон: Несправедливым приговором Я на изгнанье осужден. Не зная радости минутной, Живу над морем и меж гор, Как перелетный метеор, Как степи ветер бесприютный. И слишком горд я, чтоб просить У бога вашего прощенья: Я полюбил мои мученья И не могу их разлюбить. Но ты, ты можешь оживить Своей любовью непритворной Мою томительную лень И жизни скучной и позорной Непролетающую тень!

Монахиня

К

чему мне знать твои печали? Зачем ты жалуешься мне! Ты виноват…

Незнакомец

Против тебя ли?

Монахиня

Нас могут слышать.

Незнакомец

Мы одне.

Монахиня

А бог?

Незнакомец

На нас не кинет взгляда, Он занят небом, не землей.

Монахиня

А наказанье, муки ада?

Незнакомец

Так что ж? Ты будешь там со мной. Мы станем жить любя, страдая, И ад нам будет стоить рая; Оставь сомнения свои; И что такое жизнь святая Перед минутою любви? Моя бессменная подруга, Ты будешь разделять со мной Века бессмертного досуга И власть над бедною землей, Где носит всё печать презренья, Где меж людей, с давнишних лет, Ни настоящего мученья, Ни счастья без обмана нет. Благословишь ты нашу долю, Не будешь на меня роптать И не захочешь грусть и волю За рабство тихое отдать.

Монахиня

Оставь меня, о дух лукавый, Оставь… не верю я врагу. Творец… увы, я не могу Молиться… тайною отравой Мой ум слабеющий объят… Но слушай, ты меня погубишь, Твои слова огонь и яд, Скажи, зачем меня ты любишь…

Незнакомец

Зачем, красавица? – увы, Не знаю… Полон жизнью новой, С своей преступной головы Я гордо снял венец терновый. Я всё былое бросил в прах; Мой рай, мой ад в твоих очах; Я проклял прежнюю беспечность; С тобою розно мир и вечность Пустые звучные слова, Прекрасный храм – без божества. Люблю тебя нездешней страстью, Как полюбить не можешь ты, Всем упоением, всей властью Бессмертной мысли и мечты; Люблю блаженством и страданьем, Надеждою, воспоминаньем, Всей роскошью души моей… О, не страшись… но пожалей!.. Толпу духов моих служебных Я приведу к твоим стопам, Прислужниц чудных и волшебных Тебе, красавица, я дам; И для тебя с звезды восточной Сниму венец я золотой, Возьму с цветов росы полночной, Его усыплю той росой; Лучом румяного заката Твой стан, как лентой, обовью И яркий перстень из агата Надену на руку твою. Всечасно дивною игрою Твой слух лелеять буду я. Чертоги светлые построю Из бирюзы и янтаря… Я опущусь на дно морское, Я полечу за облака И дам тебе всё, всё земное, Люби меня!.. И он слегка Прижался страстными устами К ее пылающим устам; Тоской, угрозами, слезами Он отвечал ее мольбам. Она противиться не смела, Слабела, таяла, горела От неизвестного огня, Как белый воск от взоров дня. В то время сторож полуночный Один, вокруг стены крутой, Когда ударил час урочный, Бродил с чугунною доской. Но возле кельи девы юной Он шаг свой мерный укротил И руку над доской чугунной, Смутясь душой, остановил. И сквозь окрестное молчанье, Ему казалось, слышал он Двух уст согласное лобзанье, Невнятный крик и слабый стон… И нечестивое сомненье Проникло в сердце старика. «То не отшельницы моленье!» Подумал он, и до замка Уже коснулся… тихо снова! Ни слов, ни шума не слыхать… Канон угодника святого Спешит он в страхе прочитать… Крестит дрожащими перстами Мечтой взволнованную грудь И молча, скорыми шагами Свой прежний продолжает путь. За час до солнечного всхода, Еще высокий берег спал, Вдруг зашумела непогода, И океан забушевал; И вместе с бурей и громами, Как умирающего стон, Раздался глухо над волнами Зловещий колокола звон. Не для молитвы призывали Святых монахинь в тихий храм, Не двум счастливым женихам Свечи дрожащие пылали: В средине церкви гроб стоял, Досками черными обитый, И в том гробу мертвец лежал, Холодным саваном увитый. Зачем не слышен плач родных И не видать во храме их? И кто мертвец? Едва приметный Остаток прежней красоты Являют бледные черты; Уста закрытые бесцветны, И в сердце пылкой страсти яд Сии глаза не поселят, Хотя еще весьма недавно Владели пылкою душой, Неизъяснимой, своенравной, В борьбе безумной и неравной Не знавшей власти над собой. И нет тебя, младая дева!.. Как злак потопленных полей, Добыча ревности и гнева, Ты вдруг увяла в цвете дней!.. Напрасно будет солнце юга Играть приветно над тобой, Напрасно будет дождь и вьюга Реветь над плитой гробовой. Лобзанье юноши живое Твои уста не разомкнет; Земля взяла свое земное, Она назад не отдает.

3

С тех пор промчалось много лет, Пустела древняя обитель, И время, вечный разрушитель, Смывало постепенно след Высоких стен; и храм священный, Добыча бури и дождей, Стал молчалив, как мавзолей, Умерших памятник надменный. Из двери в дверь во мгле ночей Блуждает ветр освобожденный. Внутри, на ликах расписных И на окладах золотых, Большой паук, отшельник новый, Кладет сетей своих основы. Не раз, сбежав со скал крутых, Сайгак иль серна, дочь свободы, Приют от зимней непогоды Искала в кельях.

И порой Забытой утвари паденье Среди развалины глухой Их приводило в изумленье. Но в наше время ничему Нельзя нарушить тишину: Что может падать, то упало, Что мрет, то умерло давно, Что живо, то бессмертно стало, Но время вживе удержало Воспоминание одно. И море пенится и злится, И сильно плещет и шумит, Когда волнами устремится Обнять береговой гранит. Он вдался в море одиноко, Над ним чернеет крест высокой. Всегда скалой отражена, Покрыта пылью белоснежной, Теснится у волны волна, И слышен ропот их мятежный, И удаляются толпой, Другим предоставляя бой. Над тем крестом, над той скалою, Однажды утренней порою С глубокой думою стоял Дитя Эдема, ангел мирный, И слезы молча утирал Своей одеждою сапфирной, И кудри мягкие, как лен, С главы венчанной упадали, И крылья легкие, как сон, За белыми плечьми сияли. И был небесный свод над ним Украшен радугой цветистой, И волны с пеною сребристой С каким-то трепетом живым К скалам теснились вековым. Всё было тихо. Взор унылый На небо поднял ангел милый, И с непонятною тоской За душу грешницы младой Творцу молился он, и, мнилось, Природа вместе с ним молилась. Тогда над синей глубиной Дух отверженья и порока Без цели мчался с быстротой Новорожденного потока. Страданий мрачная семья В чертах недвижимых таилась; По следу крыл его тащилась Багровой молнии струя. Когда ж он пред собой увидел Всё, что любил и ненавидел, То шумно мимо промелькнул И, взор пронзительный кидая, Посла потерянного рая Улыбкой горькой упрекнул.

Два отрывка, вычеркнутые Лермонтовым из V редакции «Демона»

После стиха «Сверкая пеною валов»:

О море, море! Как прекрасны В блестящий день и в день ненастный Его и рев и тишина! Покрыта белыми кудрями, Как серебром и жемчугами, Несется гордая волна, Толпою слуг окружена; И как царица молодая Течет одна между рабов, Их скромных просьб, их нежных слов Не слушая, не понимая. Как я люблю с давнишних пор Следить их буйные движенья И толковать их разговор, Живой и полный выраженья. Люблю упорный этот бой С суровым небом и землей. Люблю беспечность их свободы, Цепей не знавшей никогда, Их бесконечные походы Бог весть откуда и куда. И в час заката молчаливый Их раззолоченные гривы, И бесполезный этот шум, И эту жизнь без дел и дум, Без гроба и без колыбели, Без мук, без счастия, без цели.

После стиха «Всё разом отразилось в нем»:

К чему? – одной минутой рая Не оживет душа пустая!.. Бессильно светлый луч зари На темной туче не гори: Тебе ведь с ней не подружиться Ей ждать нельзя, она умчится, Она громовою стрелой Затмит покров твой золотой!

Отрывок из копии Р. В. Зотова (Промежуточной между V и ереванской редакцией)

После стихов «Вослед за веком век бежал, // Как за минутою минута, // Однообразной чередой»:

Над утомленною землей Обломки старых поколений Сменялись новою толпой Живых заботливых творений; Но тщетны были для детей Отцов и праотцов уроки – У переменчивых людей Не изменилися пороки: Всё так же громкие слова, Храня старинные права, Умы безумцев волновали; Всё те же мелкие печали Ничтожных жителей земных Смешным казались подражаньем Иным, возвышенным страданьям, Не предназначенным для них.

Отрывки из ереванского списка [126]

Первая половина 1838 г.

Посвящение

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный, Как сына, ты его благослови И осени вершиной белоснежной; От юных лет к тебе мечты мои Прикованы судьбою неизбежной, На севере – в стране тебе чужой – Я сердцем твой, всегда и всюду твой Еще ребенком робкими шагами. Взбирался я на гордые скалы, Увитые туманными чалмами, Как головы поклонников Аллы. Там ветер машет вольными крылами, Там ночевать слетаются орлы, Я в гости к ним летал мечтой послушной И сердцем был – товарищ их воздушный С тех пор прошло тяжелых много лет, И вновь меня меж скал своих ты встретил. Как некогда ребенку, твой привет Изгнаннику был радостен и светел. Он пролил в грудь мою забвенье бед, И дружно я на дружний зов ответил; И ныне здесь, в полуночном краю, Все о тебе мечтаю и пою. [127]

126

Текст, не вошедший в другие редакции, выделяется курсивом.

127

В основу посвящения легло стихотворение, являющееся промежуточной редакцией между посвящением к «Аулу Бастунджи» (см. с. 212–213) и приведенным выше текстом. Это незаконченное стихотворение датируется маем 1837 г.:

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный; Как сына, ты его благослови И осени вершиной белоснежной! Еще ребенком, чуждый и любви И дум честолюбивых, я беспечно Бродил в твоих ущельях, грозный, вечный, Угрюмый великан, меня носил Ты бережно, как пестун, юных сил Хранитель верный – <и мечтою Я страстно обнимал тебя порою.> И мысль моя, свободна и легка, Бродила по утесам, где, блистая Лучом зари, сбирались облака, Туманные вершины омрачая, Косматые, как перья шишака; А вдалеке, как вечные ступени С земли на небо, в край моих видений, Зубчатою тянулись полосой, Таинственней, синей одна другой, Всё горы, чуть приметные для глаза, Сыны и братья грозного Кавказа.