Том 2. Поэмы

Лермонтов Михаил Юрьевич

Часть первая

Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой: Тех дней, когда в жилище света Блистал он, светлый херувим, Когда бегущая комета Улыбкой ласковой привета Любила поменяться с ним; Когда сквозь вечные туманы Он стройным хором возводил Кочующие караваны В пространстве брошенных светил; Когда он верил и любил; Счастливый первенец творенья Не знал ни страха, ни сомненья, И не грозил душе его Веков бесплодных ряд унылый, И много, много, и всего Припомнить не имел он силы! – С тех пор, отверженный блуждал В пустыне мира без приюта; Во след за веком век бежал, Как за минутою минута Однообразной чередой; Над утомленною землей Обломки старых поколений Сменялись новою толпой Живых заботливых творений; Но тщетны были для детей Отцов и праотцов уроки – У переменчивых людей Не изменилися пороки: Всё так же громкие слова, Храня старинные права, Умы безумцев волновали; Всё те же мелкие печали Ничтожных жителей земных Смешным казались подражаньем Иным, возвышенным страданьям, Не предназначенным для них. ……………… И вот Тамара молодая Берет свой бубен расписной – В ладони мерно ударяя Запели все – одной рукой Кружа его над головой, Увлечена летучей пляской, Она забыла мир земной. Ее узорною повязкой Играет ветер; как волна, Нескромной думою полна, Грудь подымается высоко; Уста бледнеют и дрожат, И жадной страсти полон взгляд – Как страсть, палящий и глубокой. Клянусь полночною звездой, Лучем Заката и Востока, Властитель Персии златой Не целовал такого ока; Гарема брызжущий фонтан Ни разу жаркою порою Своей алмазною росою Не омывал подобный стан; Еще ничья рука земная, По милому челу блуждая, Таких волос не расплела; С тех пор, как мир лишен был рая, Клянусь, красавица такая Под солнцем Юга не цвела!.. И Демон видел… на мгновенье Неизъяснимое волненье В себе почувствовал он вдруг; Немой души его пустыню Наполнил благодатный звук… И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты!.. В уме холодном и печальном. Воскресли мертвые мечты О прежних днях, о рае дальном Он подойти хотел – не мог. Забыть? – забыться не дал бог! Тогда исполненный досады На этот миг живой отрады, Быть может, посланный творцом – Как бы страшася искушенья – Дух отрицанья и сомненья Закрыл глаза свои крылом. Что пользы? Рано или поздно. Она моя! – сказал он грозно ………………

Вместо монолога Демона «На воздушном океане…» следует другой текст:

Взгляни на свод небес широкий:. Там беззаботно, как всегда, Блуждают

в синеве высокой Светил свободные стада; О скалы хладные цепляясь, Всё так же бродят облака, – На них роскошно колебаясь, То развиваясь, то свиваясь, Как будто перья шишака, – И, пляской заняты воздушной, На землю смотрят равнодушно: На них, красавица, взгляни, Будь равнодушна, как они

Часть вторая

«Отец, отец, оставь угрозы, Свою Тамару не брани; Я плачу: видишь эти слезы? – Уже не первые они. Не буду я ничьей женою; Скажи моим ты женихам – Супруг мой взят сырой землею, Другому сердца не отдам. С тех пор – ты помнишь – труп кровавый. К нам верный конь его примчал, С тех пор какой-то дух лукавый Мой ум волшебною отравой Незримой цепью оковал В тиши ночной меня тревожит Толпа печальных, странных снов: Молиться днем душа не может, Мысль далека от звука слов; Огонь по жилам пробегает; Я сохну, вяну день от дня. Отец! Душа моя страдает; Отец мой! Пощади меня! – Отдай в священную обитель Дочь безрассудную свою – Там защитит меня Спаситель, Пред ним тоску мою пролью. На свете нет уж мне веселья… Святыни миром осеня, Пусть примет сумрачная келья, Как гроб, заранее меня». И в монастырь уединенный Ее родные увезли; И власяницею смиренной Грудь молодую облекли. Но и в монашеской одежде, Как под узорною парчей, Все беззаконною мечтой В ней сердце билося, как прежде. Пред алтарем, при блеске свеч В часы божественного пенья Знакомая, среди моленья Ей часто слышалася речь. Под кровом сумрачного храма Знакомый образ иногда Скользил без звука и следа [В тумане легком фимиама:] Он так смотрел, он так манил, Он, мнилось, так несчастлив был. ……………… Утомлена борьбой ужасной Склонится ли на ложе сна – Подушка жжет; ей душно, страшно, И вся, вскочив, дрожит она. Тогда рукою беспокойной. Вдоль по струнам чонгуры стройной Нетерпеливо пробежит. И звучной песнею старинной Молчанье келии пустынной Как бы волшебством оживит. И перед ней былые годы, Лета ребяческой свободы Толпою ласковой встают, И улыбаются, зовут… И вновь кругом мелькают тени, И замолчав, сидит она, Как бы одно их тех видений И неподвижна и бледна.. ……………… Вечерней мглы покров воздушный Уж холмы Грузии одел: Привычке сладостной послушный В обитель Демон прилетел. Но долго, долго он не смел Святыню мирного приюта Нарушить – и была минута Когда казался он готов Оставить умысел жестокий. Задумчив у стены высокой Он бродит, от его шагов Без ветра лист в тени трепещет. Он поднял взор: в ее окно Лампады луч, краснея, блещет; Кого-то ждет она давно. И вот, средь общего молчанья Чонгуры стройное бряцанье И звуки песни раздались; И звуки те лились, лились, Как слезы, мерно, друг за другом; И эта песнь была нежна, Как будто для земли она Была на небе сложена. Не Ангел ли с забытым другом Вновь повидаться захотел, – Сюда украдкою слетел И о былом ему пропел, Чтоб усладить его мученья?.. Тоску любви, ее волненье Постигнул Демон в первый раз; Он хочет в страхе удалиться; Его крыло не шевелится, И чудо! Из померкших глаз Слеза тяжелая катится… Поныне возле башни той Насквозь прожженный виден камень Слезою, жаркою как пламень, Нечеловеческой слезой. И входит он – любить готовый С душой, открытой для добра; И мыслит он, что жизни новой Пришла желанная пора. Но кратко было заблужденье! Глядит, Тамара перед ним Мила, как первый херувим, Как первая звезда творенья… Но горе! Юная княжна В светлице тихой не одна: Посланник рая – Ангел нежный В одежде длинной, белоснежной, Стоит с блистающим челом Перед грузинкою прекрасной И от врага с улыбкой ясной Приосенил ее крылом. И луч божественного света Вдруг ослепил нечистый взор, И вместо сладкого привета, Раздался тягостный укор. ……………… Соблазна полными речами Он отвечал ее мольбам. Стучало сердце в ней, как молот;. По слабым членам смерти холод Промчался гибельной струей, И стон последнего страданья За звуком первого лобзанья В груди раздался молодой… В то время сторож полуночный Один вокруг стены крутой, Когда ударил час урочный Бродил с чугунною доской. И под окошком девы юной Он шаг свой мерный укротил И руку над доской чугунной, Смутясь душой, остановил. И сквозь окрестное молчанье, Ему казалось – слышал он, Двух уст согласное лобзанье, Чуть внятный крик, и слабый стон, И нечестивое сомненье Проникло в сердце старика; Но пронеслось еще мгновенье И смолкло все; издалека Лишь дуновенье ветерка Роптанье листьев приносило, Да с темным берегом уныло Шепталась горная река. Канон угодника святого Спешит он в страхе прочитать, Чтоб навожденье духа злого От грешной мысли отогнать; Крестит дрожащими перстами Мечтой взволнованную грудь И молча скорыми шагами Обычный продолжает путь… Как Пери спящая, мила Она в гробу своем лежала; Белей и чище покрывала Был томный цвет ее чела. Навек опущены ресницы… Но кто б, взглянувши, не сказал, Что взор под ними лишь дремал И, чудный, только ожидал Иль поцелуя, иль денницы? – Но бесполезно луч дневной Скользил по ним струей златой, Напрасно их в немой печали Уста родные целовали… Нет, смерти вечную печать Ничто не в силах уж сорвать! И все, где пылкой жизни сила Так внятно чувствам говорила, Теперь один ничтожный прах: Улыбка страстная застыла, Едва мелькнувши, на устах; Но темен, как сама могила, Печальный смысл улыбки той. Что в ней? – насмешка ль над судьбой? Непобедимое ль сомненье? Иль к жизни хладное презренье? Иль с небом гордая вражда? – Как знать? – Для света навсегда Утрачено ее значенье! Оно невольно манит взор, Как древней надписи узор, Где может быть под буквой странной Таится повесть прежних лет, Символ премудрости туманной – Глубоких дум забытый след. И долго бедной жертвы тленья Не трогал Ангел разрушенья: И были все ее черты Исполнены той красоты, Как мрамор – чуждый выраженья, Лишенный чувства и ума, Таинственный, как смерть сама. Спи непробудно, ангел милый; – Да воцарится тишина Над девственной твоей могилой! И мир душе твоей унылой Где б ни носилася она. Земля недолго обладала Твоей небесной красотой; Но больше многих ты страдала, Любила более иной. Твой жребий было исключенье Твоя душа была из тех, Которых жизнь одно мгновенье Невыносимого мученья, Недосягаемых утех. Творец из лучшего эфира Соткал живые струны их – Они не созданы для мира И мир был создан не для них.

Далее, начиная со слов «Уж собрались в последний путь», текст полностью совпадает с VI редакцией (см. стр. 519–522, до «Посвящения»).

Демон, 1838

VI

Демон

1838 года

сентября 8 дня

Часть I-я

Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой; Тех дней, когда в жилище света Блистал он, чистый херувим; Когда бегущая комета Улыбкой ласковой привета Любила поменяться с ним; Когда сквозь вечные туманы, Познанья жадный, он следил Кочующие караваны В пространстве брошенных светил; Когда он верил и любил, Счастливый первенец творенья! Не знал ни страха, ни сомненья, И не грозил душе его Веков бесплодных ряд унылый; И много, много – и всего Припомнить не имел он силы! С тех пор отверженный блуждал В пустыне мира без приюта. Вослед за веком век бежал, Как за минутою минута, Однообразной чередой. Ничтожной властвуя землей, Он сеял зло без наслажденья. Нигде искусству своему Он не встречал сопротивленья – И зло наскучило ему! И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял; И, глубоко внизу чернея, Как трещина, жилище змея, Вился излучистый Дарьял; И Терек, прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел – и хищный зверь, и птица, Кружась в лазурной высоте, Глаголу вод его внимали; И золотые облака Из южных стран, издалека Его на север провожали; И скалы тесною толпой, Таинственной дремоты полны, Над ним склонялись головой, Следя мелькающие волны; И башни замков на скалах Смотрели грозно сквозь туманы – У врат Кавказа на часах Сторожевые великаны! И дик, и чуден был вокруг Весь божий мир; но гордый дух Презрительным окинул оком Творенье бога своего, И на челе его высоком Не отразилось ничего. И перед ним иной картины Красы живые расцвели; Роскошной Грузии долины Ковром раскинулись вдали. Счастливый, пышный край земли! Столпообразные раины, Звонко-бегущие ручьи По дну из камней разноцветных, И кущи роз, где соловьи Поют красавиц, безответных На сладкий голос их любви; Чинар развесистые сени, Густым венчанные плющом; Ущелья, где палящим днем Таятся робкие олени; И блеск, и жизнь, и шум листов, Стозвучный говор голосов, Дыханье тысячи растений; И полдня сладострастный зной, И ароматною росой Всегда увлаженные ночи; И звезды яркие, как очи, Как взор грузинки молодой! Но, кроме зависти холодной, Природы блеск не возбудил В груди изгнанника бесплодной Ни новых чувств, ни новых сил: И всё, что пред собой он видел, Он презирал иль ненавидел. Высокий дом, широкий двор Седой Гудал себе построил; Трудов и слез он много стоил Рабам, послушным с давних пор. С утра на скат соседних гор От стен его ложатся тени; В скале нарублены ступени, Они от башни угловой Ведут к реке; по ним мелькая, Покрыта белою чадрой, [128] Княжна Тамара молодая К Арагве ходит за водой. Всегда безмолвно на долины Глядел с утеса мрачный дом: Но пир большой сегодня в нем, Звучит зурна, [129] и льются вины! Гудал сосватал дочь свою, На пир он созвал всю семью. На кровле, устланной коврами, Сидит невеста меж подруг. Средь игр и песен их досуг Проходит; дальними горами Уж спрятан солнца полукруг. И вот Тамара молодая Берет свой бубен расписной; В ладони мерно ударяя, Запели все, – одной рукой Кружа его над головой, Увлечена летучей пляской, Она забыла мир земной; Ее узорною повязкой Играет ветер; как волна, Нескромной думою полна, Грудь подымается высоко; Уста бледнеют и дрожат, И жадной страсти полон взгляд, Как страсть, палящий и глубокой! Клянусь полночною звездой, Лучом заката и востока, Властитель Персии златой И ни единый царь земной Не целовал такого ока! Гарема брызжущий фонтан Ни разу жаркою порою Своей алмазною росою Не омывал подобный стан! Еще ничья рука земная, По милому челу блуждая, Таких волос не расплела; С тех пор, как мир лишен был рая, Клянусь, красавица такая Под солнцем юга не цвела!.. В последний раз она плясала. Увы! Заутра ожидала Ее, наследницу Гудала, Свободы резвую дитя, Судьба печальная рабыни, Отчизна, чуждая поныне, И незнакомая семья. И часто грустное сомненье Темнило светлые черты; Но были все ее движенья Так стройны, полны выраженья, Так полны чудной простоты, Что если б враг небес и рая В то время на нее взглянул, То, прежних братий вспоминая, Он отвернулся б и вздохнул. И Демон видел… На мгновенье Неизъяснимое волненье В себе почувствовал он вдруг; Немой души его пустыню Наполнил благодатный звук; И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты! И долго сладостной картиной Он любовался; и мечты О прошлом счастье цепью длинной, Как будто за звездой звезда, Пред ним катилися тогда. Прикованный незримой силой, Он с новой думой стал знаком, В нем чувство вдруг заговорило Родным, понятным языком. То был ли признак возрожденья?.. Он подойти хотел – не мог! Забыть? – Забвенья не дал бог – Да он и не взял бы забвенья! На брачный пир к закату дня, Измучив доброго коня, Спешил жених нетерпеливый; Арагвы светлой он счастливо Достиг зеленых берегов. Под тяжкой ношею даров Едва, едва переступая, За ним верблюдов длинный ряд Дорогой тянется, мелькая: Их колокольчики звенят. Он сам, властитель Синодала, Ведет богатый караван; Ремнем затянут стройный стан, Оправа сабли и кинжала Блестит на солнце; за спиной Ружье с насечкой вырезной. Играет ветер рукавами Его чухи, [130] – кругом она Вся галуном обведена. Цветными вышито шелками Его седло, узда с кистями. Под ним весь в мыле конь лихой Бесценной масти золотой; Питомец резвый Карабаха Прядет ушьми и, полный страха, Храпя косится с крутизны На пену скачущей волны. Опасен, узок путь прибрежный: Утесы с левой стороны, Направо глубь реки мятежной. Уж поздно. На вершине снежной Румянец гаснет; встал туман; Прибавил шагу караван. И вот часовня на дороге… Тут с давних лет почиет в боге Какой-то князь, теперь святой, Убитый мстительной рукой. С тех пор на праздник иль на битву, Куда бы путник не спешил, Всегда усердную молитву Он у часовни

приносил, И та молитва сберегала От мусульманского кинжала; Но презрел молодой жених Обычай прадедов своих; Его коварною мечтою Лукавый Демон возмущал; Он, в мыслях, под ночною тьмою Уста невесты целовал! Вдруг впереди мелькнули двое, И больше – выстрел! Что такое? Привстав на звонких стременах, Надвинув на брови папах, [131] Отважный князь не молвил слова; В руке сверкнул турецкий ствол. Нагайка щелк! И, как орел, Он кинулся… и выстрел снова! И дикий крик, и стон глухой Промчался в тишине долины! Недолго продолжался бой, Бежали робкие грузины. И стихло всё. Теснясь толпой, Верблюды с ужасом смотрели На трупы всадников: порой Их колокольчики звенели. Разграблен пышный караван, И над телами христиан Чертит круги ночная птица. Не ждет их мирная гробница Под слоем монастырских плит, Где прах отцов их был зарыт. Не придут сестры с матерями, Покрыты белыми чадрами, С тоской, рыданьем и мольбами На гроб их из далеких мест! Зато усердною рукою Здесь у дороги над скалою На память водрузится крест, И плющ, разросшийся весною, Его, ласкаясь, обовьет Своею сеткой изумрудной; И, своротив с дороги трудной, Порой усталый пешеход Под божьей тенью отдохнет. Несется конь быстрее лани, Храпит и рвется, будто к брани, То вдруг осадит на скаку, Прислушается к ветерку, Широко ноздри раздувая, То, разом в землю ударяя Шипами звонкими копыт, Взмахнув растрепанною гривой, Вперед без памяти летит. На нем есть всадник молчаливый: Он бьется на седле порой, Припав на гриву головой. Уж он не правит поводами, Задвинул ноги в стремена, И кровь широкими струями На чепраке его видна. Скакун надежный господина Из боя вынес, как стрела, Но злая пуля осетина Его во мраке догнала. В семье Гудала плач и стоны, Толпится на дворе народ: Чей конь примчался запаленный? Кто бледный всадник у ворот? Недолго жениха младого, Невеста, взор твой ожидал. Сдержал он княжеское слово, На брачный пир он прискакал; Увы! Но никогда уж снова Не сядет на коня лихого. На беззаботную семью, Как гром, слетела божья кара! Упала на постель свою, Рыдает бедная Тамара; Слеза катится за слезой, Грудь высоко и трудно дышит; И вот она как будто слышит Волшебный голос над собой: «Не плачь, дитя! Не плачь напрасно! Твоя слеза на труп безгласный Живой росой не упадет; Она лишь взор туманит ясный, Ланиты девственные жжет. Он далеко; он не узнает, Не оценит тоски твоей; Небесный свет теперь ласкает Бесплотный взор его очей; Он слышит райские напевы… Что жизни мелочные сны И стон и слезы бедной девы Для гостя райской стороны? Нет, жребий смертного творенья, Поверь мне, ангел мой земной, Не стоит одного мгновенья Твоей печали дорогой.

128

Белое покрывало. (Примечание Лермонтова).

129

Род флейты. (Примечание Лермонтова).

130

Верхняя грузинская одежда. (Примечание Лермонтова).

131

Баранья шапка, персидская. (Примечание Лермонтова).

«На воздушном океане, Без руля и без ветрил, Тихо плавают в тумане Хоры стройные светил; Средь полей необозримых В небе ходят без следа Облаков неуловимых Волокнистые стада; Час разлуки, час свиданья – Им ни радость, ни печаль; Им в грядущем нет желанья И прошедшего не жаль. В день томительный несчастья Ты об них лишь вспомяни; Будь к земному без участья И беспечна, как они. «Лишь только ночь своим покровом Долины ваши осенит, Лишь только мир, волшебным словом Завороженный, замолчит, Лишь только ветер над скалою Увядшей шевельнет травою, И птичка, спрятанная в ней, Порхнет во мраке веселей, И под лозою виноградной, Росу небес глотая жадно, Цветок распустится ночной, Лишь только месяц золотой Из-за горы тихонько встанет И на тебя украдкой взглянет, К тебе я стану прилетать! Гостить я буду до денницы И на шелковые ресницы Сны золотые навевать…» Слова умолкли. В отдаленье Вослед за звуком умер звук. Она, вскочив, глядит вокруг; Невыразимое смятенье В ее груди: печаль, испуг, Восторга пыл – ничто в сравненье! Все чувства в ней кипели вдруг, Душа рвала свои оковы, Огонь по жилам пробегал, И этот голос чудно-новый, Ей мнилось, всё еще звучал. И перед утром сон желанный Глаза усталые смежил, Но мысль ее он возмутил Мечтой пророческой и странной. Пришлец туманный и немой, Красой блистая неземной, К ее склонился изголовью; И взор его с такой любовью, Так грустно на нее смотрел, Как будто он об ней жалел. То не был ангел-небожитель, Ее божественный хранитель: Венец из радужных лучей Не украшал его кудрей. То не был ада дух ужасный, Порочный мученик – о нет! Он был похож на вечер ясный – Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет!

Часть II-я

«Отец, отец! Оставь угрозы, Свою Тамару не брани; Я плачу, – видишь эти слезы, – Уже не первые они! Не буду я ничьей женою, Скажи моим ты женихам; Супруг мой взят сырой землею, Другому сердца не отдам. С тех пор как труп его кровавый Мы схоронили под горой, Меня тревожит дух лукавый Неотразимою мечтой. В тиши ночной меня тревожит Толпа печальных, странных снов; Молиться днем душа не может: Мысль далеко от звука слов! Огонь по жилам пробегает, Я сохну, вяну день от дня. Отец! Душа моя страдает, Отец мой, пощади меня! Отдай в священную обитель Дочь безрассудную свою, Там защитит меня Спаситель. Пред ним тоску мою пролью; На свете нет уж мне веселья… Святыни миром осеня, Пусть примет сумрачная келья, Как гроб, заранее меня». И в монастырь уединенный Ее родные отвезли, И власяницею смиренной Грудь молодую облекли. Но и в монашеской одежде, Как под узорною парчой, Всё беззаконною мечтой В ней сердце билося, как прежде. Пред алтарем, при блеске свеч, В часы божественного пенья, Знакомая среди моленья Ей часто слышалася речь; Под сводом сумрачного храма Знакомый образ иногда Скользил без звука и следа В тумане легком фимиама: Онтак смотрел! Онтак манил! Он, мнилось, так несчастлив был! В прохладе меж двумя холмами Таился монастырь святой: Чинар и тополей рядами Он окружен был, и порой, Когда ложилась ночь в ущелье, Сквозь них мерцала в окнах кельи Лампада грешницы младой. Кругом, в тени дерев миндальных, Где ряд стоит крестов печальных, Безмолвных сторожей гробниц, Спевались хоры легких птиц. По камням прыгали, шумели Ключи студеною волной И, под нависшею скалой Сливаясь дружески в ущелье, Катились дале меж кустов, Покрытых инеем цветов. На север видны были горы. При блеске утренней Авроры, Когда синеющий дымок Курится в глубине долины И, обращаясь на восток, Зовут к молитве муэцины, И звучный колокола глас Дрожит, обитель пробуждая; В торжественный и мирный час, Когда грузинка молодая С кувшином длинным за водой С горы спускается крутой, Вершины цепи снеговой Светло-лиловою стеной На чистом небе рисовались; А в час заката одевались Они румяной пеленой. И между них, прорезав тучи, Стоял, всех выше головой, Казбек, Кавказа царь могучий, В чалме и ризе парчевой. Но Демон огненным дыханьем Тамары душу запятнал, И божий мир своим блистаньем Восторга в ней не пробуждал. Страсть безотчетная как тенью Жизнь осенила перед ней; И стало всё предлог мученью, И утра луч и мрак ночей. Бывало, только ночи сонной Прохлада землю обоймет, Перед божественной иконой Она в безумье упадет И плачет, и в ночном молчанье Ее тяжелое рыданье Тревожит путника вниманье, Сквозь шум далекого ручья И трель живую соловья. Бывало, разбросав на плечи Волну кудрей своих, она Стоит без мысли, холодна, – И странные лепечут речи Ее дрожащие уста; И грудь желание волнует, И чудный призрак всё рисует Пред нею в сумраке мечта. Утомлена борьбой всегдашной Склонится ли на ложе сна – Подушка жжет, ей душно, страшно, И вся, вскочив, дрожит она. ……………… ……………… Вечерней мглы покров воздушный Уж холмы Грузии одел; Привычке сладостной послушный, В обитель Демон прилетел; Но долго, долго он не смел Святыню мирного приюта Нарушить. И была минута, Когда казался он готов Оставить умысел жестокой. Задумчив у стены высокой Он бродит. От его шагов Без ветра лист в тени трепещет. Он поднял взор: ее окно Озарено лампадой блещет: Кого-то ждет она давно! И вот средь общего молчанья Чингуры [132] стройное бряцанье И звуки песни раздались. И звуки те лились, лились, Как слезы, мерно друг за другом: И эта песнь была нежна, Как будто для земли она Была на небе сложена. Не ангел ли с забытым другом Вновь повидаться захотел, Сюда украдкою слетел И о былом ему пропел, Чтоб усладить его мученье?.. Тоску любви, ее волненье Постигнул Демон в первый раз. Он хочет в страхе удалиться – Его крыло не шевелится! И чудо! Из померкших глаз Слеза тяжелая катится… Поныне возле кельи той Насквозь прожженный виден камень Слезою жаркою, как пламень, Нечеловеческой селезой. И входит он, любить готовый, С душой, открытой для добра; И мыслит он, что жизни новой Пришла желанная пора. Неясный трепет ожиданья, Страх неизвестности немой, Как будто в первое свиданье Спознались с гордою душой. То было злое предвещанье! Он входит, смотрит – перед ним Посланник рая, херувим, Хранитель грешницы прекрасной, Стоит с блистающим челом И от врага с улыбкой ясной Приосенил ее крылом. И луч божественного света Вдруг ослепил нечистый взор, И вместо сладкого привета Раздался тягостный укор. «Дух беспокойный, дух порочный, Кто звал тебя во тьме полночной? Твоих поклонников здесь нет. Зло не дышало здесь поныне; К моей любви, к моей святыне Не пролагай преступный след. Кто звал тебя?» Ему в ответ Злой дух коварно усмехнулся, Зарделся ревностию взгляд, И вновь в душе его проснулся Старинной ненависти яд. «Она моя, – сказал он грозно, – Оставь ее, она моя; Отныне жить нельзя нам розно, И ей, как мне, ты не судья. На сердце, полное гордыни, Я наложил печать мою; Здесь больше нет твоей святыни, Здесь я владею и люблю!..» И ангел грустными очами На жертву бедную взглянул И медленно, взмахнув крылами, В эфире неба потонул. ………………

132

Род гитары. (Примечание Лермонтова).

Тамара

О! Кто ты? Речь твоя опасна! Тебя послал мне ад иль рай? Чего ты хочешь?

Демон

Ты прекрасна.

Тамара

Но молви! Кто ж ты? Отвечай…

Демон

Я тот, которому внимала Ты в полуночной тишине, Чья мысль душе твоей шептала, Чью грусть ты смутно отгадала, Чей образ видела во сне. Я тот, чей взор надежду губит, Едва надежда расцветет, Я тот, кого никто не любит И всё живущее клянет; Ничто пространство мне и годы, Я бич рабов моих земных, Я враг небес, я зло природы, – И, видишь, я у ног твоих. Тебе принес я в умиленье Молитву тихую любви, Земное первое мученье И слезы первые мои; О, выслушай, из сожаленья! Меня добру и небесам Ты возвратить могла бы словом. Твоей любви святым покровом Одетый, я предстал бы там, Как новый ангел в блеске новом; О! Только выслушай, молю; Я раб твой, я тебя люблю! Когда я в первый раз увидел Твой чудный, твой волшебный взор, Я тайно вдруг возненавидел Мою свободу, как позор. Своею властью недовольный, Я позавидовал невольно Неполным радостям людей; В бескровном сердце луч нежданый Опять затеплился живей, И грусть на дне старинной раны Вдруг шевельнулася, как змей. Что без тебя теперь мне вечность, Моих владений бесконечность? Пустые, звучные слова; Обширный храм – без божества!

Тамара

Оставь меня, о дух лукавый! Молчи, не верю я врагу! Творец – увы! Я не могу Молиться; тайною отравой Мой ум слабеющий объят. Послушай, ты меня погубишь! Твои слова – огонь и яд… Скажи, зачем меня ты любишь?

Демон

Зачем, красавица? Увы, Не знаю. Полон жизни новой, С моей преступной головы Я гордо снял венец терновый, Я всё былое бросил в прах: Мой рай, мой ад в твоих очах. Люблю тебя нездешней страстью, Как полюбить не можешь ты: Всем упоением, всей властью Бессмертной мысли и мечты! В душе моей с начала мира Твой образ был напечатлён; Передо мной носился он В пустынях вечного эфира. Давно, тревожа мысль мою, Мне имя сладкое звучало – Во дни блаженства мне в раю Одной тебя недоставало! О! Если б ты могла понять, Какое горькое томленье Всю жизнь, века, без разделенья И наслаждаться и страдать, За зло похвал не ожидать Ни за добро вознагражденья! Жить для себя, скучать собой, И этой долгою борьбой Без торжества, без примиренья; Всегда жалеть – и не желать; Всё знать, всё чувствовать, всё видеть; Стараться всё возненавидеть – И всё на свете презирать! Лишь только божие проклятье Исполнилось, с того же дня Природы жаркие объятья Навек остыли для меня; Синело предо мной пространство, Я видел брачное убранство Светил, знакомых мне давно: Они текли в венцах из злата! Но что же? Прежнего собрата Не узнавало ни одно. Изгнанников, себе подобных, Я звать в отчаянии стал, Но слов и лиц и взоров злобных, Увы, я сам не узнавал. И в страхе я, взмахнув крылами, Помчался – но куда? Зачем? Не знаю – прежними друзьями Я был отвергнут; как Эдем, Мир для меня стал глух и нем: По вольной прихоти теченья Так поврежденная ладья Без парусов и без руля Плывет, не зная назначенья; Так ранней утренней порой Отрывок тучи громовой, В лазурной вышине чернея, Один, нигде пристать не смея, Летит без цели и следа, Бог весть откуда и куда! Как часто на вершине льдистой, Один меж небом и землей, Под кровом радуги огнистой Сидел я мрачный и немой, И белогривые метели, Как львы, у ног моих ревели; Как часто, подымая прах, В борьбе с могучим ураганом, Одетый молньей и туманом, Я шумно мчался в облаках, Чтобы в толпе стихий мятежной Сердечный ропот заглушить, Спастись от думы неизбежной И незабвенное забыть! Что повесть тягостных лишений, Трудов и бед толпы людской, Грядущих, прошлых поколений, Перед минутою одной Моих непризнанных мучений? Что люди? Что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут – Надежда есть, – ждет правый суд: Простить он может, хоть осудит! Моя ж печаль бессменно тут, И ей конца, как мне, не будет; И не вздремнуть в могиле ей! Она то ластится, как змей, То жжет и плещет, будто пламень, То давит мысль мою, как камень, – Мечтаний прежних и страстей Несокрушимый мавзолей!

Тамара

Зачем мне знать твои печали? Зачем ты жалуешься мне? Ты согрешил…

Демон

Против тебя ли?

Тамара

Нас могут слышать!..

Демон

Мы одне.

Тамара

А бог?