Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— Ох, и несет же от вас, Шмуль!
Еврей окончательно смутился.
В следующей комнате молодой лекарь внимательно оглядел Шмуля, который благоухал, как экстракт каких-то духов.
В довершение всего натолкнулись они на Ягну, и она закричала:
— Ой, господи, да от вас так пахнет, Шмуль, как от ясной пани!
Арендатора даже пот прошиб. Он уже не думал об Анельке, об опасности заразиться, а только о том, как бы скрыть свой позор. Приятный аромат, исходивший от него, казался ему грехом более тяжким, чем кража или жульничество,
Очутившись в гостиной, где лежала больная, он, всегда такой бойкий, совсем смутился и готов был сквозь землю провалиться.
— Вот, панна Анеля, я привела вам Шмуля, — сказала Вихшицкая.
Девочка улыбнулась.
— А где же он?
— Я тут, — отозвался Шмуль, прячась за Вихшицкую.
— Ага! Как поживаете, Шмуль? Что же вы не привезли нам ни одного письма от мамы? Я даже не знаю, где мама и что с ней.
В эту минуту тетушка Анна стала подавать Шмулю какие-то таинственные знаки. Анелька заметила это и испугалась.
— Шмуль, — вскрикнула она, — где моя мама? Что это тетя вам так машет руками?
— Вельможная пани здорова, — сказал Шмуль не своим голосом.
Анелька рассердилась.
— А почему вы, Шмуль, такой странный? Подойдите сюда… Ближе!
— Идите же, Шмуль, — сказала пани Вихшицкая.
— Подойдите, Шмуль, — звала и тетушка.
Но Шмуль не трогался с места.
— Вы меня боитесь? — спросила Анелька. — Разве я так больна, что ко мне уже и подойти близко нельзя?
— Извините, паненка, — вымолвил наконец Шмуль, запинаясь. — Я не подхожу не оттого, что вы больны, а оттого, что я… от меня немного воняет, я потом приду. — И он выбежал из комнаты.
Вихшицкая, смеясь, объяснила, что она надушила Шмуля и он этим очень сконфужен.
Тетушка Анна поддержала этот шутливый разговор, но Анельку не удалось успокоить. С этой минуты она не переставала твердить, что не выздоровеет и что мама, должно быть, тоже больна.
— Я, наверное, умру, тетя, — говорила она тихо, с хватающей за сердце покорностью. — Вы молитесь за меня. Может, позовете ксендза?
Тетка была в отчаянии.
— Что ты говоришь, родная моя! Зачем думаешь о смерти? Ведь доктор тебя каждый день осматривает и ничего такого страшного не находит.
Анелька замолчала, но через некоторое время шепотом попросила:
— Все-таки, тетя, позовите ко мне ксендза.
Пани Анна была женщина набожная и верила в божие внушение.
— Ну хорошо, деточка, раз ты так хочешь, я его приглашу. Не раз святые дары возвращали людям здоровье лучше всяких лекарств, это всем известно. — А мысленно добавила: «И во всяком случае, если уж тебе суждено умереть, лучше перед смертью причаститься».
Когда баронессе сказали, что больная требует ксендза, она так всполошилась, что у нее началось сердцебиение. Отправив пану Яну две телеграммы с просьбой немедленно приехать, она спросила врача, не ухудшит ли состояние девочки страшный обряд причащения.
— О нет, —
— А как она? Неужели безнадежна?
Доктор высоко поднял брови.
— Поверьте, пани, у природы есть средства, о которых мы еще понятия не имеем.
Из этих туманных фраз баронесса заключила, что надежды больше нет, и, послав третью телеграмму пану Яну, заперлась у себя.
В доме и деревне распространилась весть, что Анелька совсем плоха.
Ночью на станцию послали за паном Яном самый лучший экипаж баронессы. А в десять часов утра приехал ксендз.
Анельке сказали об этом и надели на нее чистое белье.
Ее все занимало — и надетая на нее вышитая кофточка, и то, что прислуга ходит на цыпочках, и слезы тетки, и ужас Ягны. Удивительно приятно было думать, что она будет исповедоваться и умрет как взрослые!
Тетка заметила, что девочка сегодня спокойнее и совсем перестала бредить. И она сказала Анельке, что с минуты на минуту приедет отец.
— Да? Это хорошо, — отозвалась Анелька.
Перед исповедью лекарь опять осмотрел больную, измерил температуру и задумался. Он велел ей давать почаще крепкое вино, опустить шторы, так как яркий свет резал ей глаза, — и ушел в деревню навестить нескольких пациентов. Тетка Анна придвинула к кровати кресло и подложила Анельке под спину подушки, чтобы она могла сидеть.
— Знаете, тетя, мне сегодня ночью снилось небо. Там море — как зеленое золото, а на море острова тоже будто из золота, но это только издали так кажется, а вблизи на небе все такое же, как у нас на земле: и деревья там, и лужайки, и цветы, как у нас, только еще лучше. В одном саду гуляла мама, а перед ней бегал Карусик… И оба такие красивые! Я их звала, но они не слышали. А потом я проснулась.
— Успокойся, детка, и прочитай молитву, — просила тетка, заметив, что разговор утомляет Анельку и на щеках у нее запылал яркий румянец.
На пороге открытой двери появился старый ксендз в белом стихаре. Анельке вдруг стало жутко.
— Уже? — вскрикнула она. — Ой, как страшно! Почему здесь так темно?
— У тебя же глазки болят, вот доктор и велел опустить шторы, — шепнула тетка.
— Они уже не болят. Отворите хоть одно окно! А то мне кажется, что я лежу на кладбище, в той часовне, где похоронены дедушка и бабушка.
— Откройте окна! — сказал и ксендз, садясь у кровати.
Заскрипели шторы, и яркий дневной свет залил гостиную. Тетка вышла, закрыв рукой глаза, а ксендз зашептал что-то по-латыни. За окном вторили ему шелест ветвей и птичий гомон.
— Молись, дитятко, — сказал ксендз.
— Как там хорошо! — прошептала Анелька, указывая на сад. — Боже мой, боже, увижу ли я еще наш дом… и мамочку?
Потом она стала бить себя в грудь и посмотрела на ксендза, ожидая его вопросов.
— Ты исповедовалась на страстной, дитя мое?