Том 2. Повести
Шрифт:
А бежать-то особого смысла не было; особенно тому, кто не имел капитальца. Человек же с капиталом — уже так и так большой господин, спешка ему не к лицу. В витрине же не было ничего такого, что заслуживало бы названия «зрелище». Среди нескольких пар выставочных сапог и туфель лежала вкладная книжка банка «Хунния», открытая и заложенная резиновым шнурком на той странице, где по всем правилам арабскими цифрами и прописью была обозначена сумма вклада — две тысячи форинтов.
Странно, разумеется, странно, что кто-то выставляет свою вкладную книжку в витрине, и все же это не такое событие, которое не знало бы себе подобных в мировой истории. Герцог вестминстерский, например, держит в своей конюшне в рамочке под стеклом купон английского банка на миллион фунтов
Да, все это так, но только сенсация совсем не во вкладной книжке, а в записочке, приколотой под ней, которая написана собственноручно почтеннейшим Иштваном Апро. Будь это факсимиле Шекспира, даже оно не могло бы вызвать большего удивления, — впрочем, и в Британском музее оно не привлекает внимания стольких людей, сколько собрала их здесь сия записка. А ведь это не мадригал, не сонет и даже не пасквиль, а всего лишь несколько слов: «Настоящая вкладная книжка срочно продается по сниженной цене за тысячу пятьсот форинтов». Не один лоб покрылся мучительной испариной, не одно лицо смертельно побледнело. Нашлись и такие, кто крепко выругался: «У-у, черт бы меня побрал! Так вот до чего мы докатились! Что же тут случилось? Две тысячи форинтов стоят только полторы. Остальные растаяли!..» У кого нет денег — счастливый человек! Тот безразлично пожимал плечами и проходил дальше. Те же, кто положил свои деньги в банк, опрометью бежали домой за книжками, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. По дороге они посылали в провинцию телеграммы своим родственникам и добрым знакомым — владельцам акций банка «Хунния»: скорей, скорей, надо отделаться от этих акций, потому что здесь что-то не так! Либо приезжайте поскорее взять обратно свой вклад, ибо деньги, как видно, превращаются в мусор.
Некоторые же останавливались на месте, беспомощные, окаменев от ужаса, и не отрывая глаз смотрели на витрину, где перед их помраченным взором танцевали в бешеном танце вкладная книжка и туфельки; в глубине лавки они видели курившего трубку сапожника, похаживавшего взад и вперед по мастерской и с удивительной флегматичностью беседовавшего с каким-то клиентом; казалось, его ни чуточки не интересовала собравшаяся перед витриной толпа. Он считал это вполне естественным и с тайным удовлетворением поглядывал наружу. Слышно было, как он провожал клиента, как они говорили в дверях, и клиент, уходя, брал с мастера слово, что тот перешлет заказанную им обувь вслед за ним во Флоренцию.
— Будет точно к указанному дню, — заверил его Апро.
— Потому что потом я поеду дальше.
— А сколько ваша милость пробудет в Италии?
— Один месяц. Но на Италию и полгода мало. Прекраснейшая страна в мире!
— Разумеется, разумеется, — поддакивал Апро со стоической серьезностью. — Недаром господь бог придал ей форму сапога.
Многие хотели бы заставить заговорить его милость и рассказать о том, что он знает о «Хуннии», в чем причина такого конфуза этого кредитоспособного устойчивого учреждения. (О боже мой, кому нынче верить, в этом мире мошенничества и обмана?!) Однако те, кто причислял себя к людям интеллигентным, не желали выдать своей неосведомленности — какой-то простой сапожник будет просвещать их! Люди же пониже чином, наоборот, не смели докучать достойному отцу города праздными расспросами. Да и о чем спрашивать? Ведь все ясно. Собака лает, а книжка говорит сама за себя. Если умница Апро продает ее ниже стоимости — значит, тому должна быть причина, значит, книжица не стоит и выеденного яйца.
Кому могло бы прийти сейчас в голову, что эта вкладная книжка — такая же добрая книжка, как если бы она была выдана английским банком, и что все это сделано исключительно ради господина Колоши, который теперь спустится на ступеньку ниже?
А события развивались следующим
Чудо еще, что не было смертоубийства, но сломанные ребра, кажется, были. Сильный шум, крики, ругань заглушили привычный гул площади, болтовню торговок, раскинувших поблизости свои палатки.
Каждый хотел опередить другого, так как город, подобно электрической искре, обежала весть о продающейся вкладной книжке, сдобренная и разбавленная дополнительными «особыми сведениями». Люди всегда остаются людьми. Если речь идет о живописании беды, каждый прикладывает к этому свою кисть: «Anchio sono pittore» [87] . Но к радостному событию все глухи и немы.
87
И я художник (итал.).
Трудно было в страшной толкотне, сквозь разъяренную толпу пробиться к помещениям, расположенным на втором этаже здания банка; однако точно так же трудно было и тем, кто уже сделал свое дело у кассы и теперь стремился спуститься по лестнице. Кое-кому все же удавалось пробить себе путь, и тогда его осаждала тысяча любопытных, как человека, уже вкусившего от древа познания.
— Ну, что там?
— Выплатили весь вклад. Следующий сообщал то же самое.
Но вместо того чтобы успокоить публику, подозрительность которой уже была разбужена, это лишь настораживало людей. «Ишь ты, как хитро они это подстроили!» — И, работая руками и локтями, карабкались, пробивались, желая как можно быстрее попасть наверх.
Третьим, если память мне не изменяет, вышел почтеннейший Михай Вороги с тем же сообщением:
— Я получил свои деньги.
— Все сполна?
— Все до последнего гроша, — ответил он.
Но даже и это не понравилось толпе, ибо настроение сильнее фактов.
— Какое мошенничество! — восклицали люди. — Они хотят нас этим надуть!
(Публике не нравилось теперь даже то, что банк был платежеспособен.)
На это Михай Вороги сказал:
— Ясно одно: наверху царит страшное смятение. Они совсем потеряли голову. Стоит посмотреть на Колоши: он так бледен, словно восстал из гроба. Да и остальные двигаются за своей загородкой, словно привидения.
Впрочем, что же тут удивительного! Происходило действительно нечто небывалое: вкладчики без всяких на то причин внезапно и все сразу, словно сговорившись, осаждали финансовое учреждение и требовали назад свои деньги.
Вначале это не вызвало удивления. Заурядный случай. Приходят четверо, пятеро и один за другим берут деньги; но затем приходит шестой и вкладывает сумму вдвое большую, чем выданная пятерым. Это — нормальное кровообращение в организме золотого тельца.
Но если нет ни конца, ни края, если дверь то и дело открывается и люди заходят только затем, чтобы забрать деньги, — то это начинает становиться странным.
Площадка перед пультом казначея была вся заполнена людьми, и когда отворяли дверь, можно было видеть, что и коридор забит до отказа.
Бойкий Арнольд Ракоци в страхе бросился к председателю.
— Удивительные вещи происходят, — доложил он, запыхавшись. — Кажется, весь мир примчался сюда, чтобы взять свои деньги из банка. Это неестественно, господин председатель. Что нам делать?
— Э, чепуха, — пренебрежительно бросил Колоши. — Что делать? Платите. Наш банк устойчив, как скала, и оттого, что на несколько человек больше, чем обычно, заберет свой капиталец…