Том 2. Повести
Шрифт:
— Будем надеяться, что господь еще раз поможет, — вздохнул сапожных дел мастер.
Весь день он оставался на мельнице у постели дочери. Ухаживал за ней, сидел у ее изголовья, смотрел на прекрасное бледное личико, прислушивался к ее дыханию и непрестанно молился:
— О господи боже мой, как я грешен! Я ввергнул дочь в эту беду. Меа culpa, domine. [84] Я хотел совершить насилие над теми склонностями, которые ты взрастил в девичьем сердце. Господи, прости мне это, червяку безмозглому. Никогда больше не сделаю я ничего подобного. Пусть она не будет женой Коловотки.
84
Моя вина, господи (лат.).
Девушке на глазах становилось лучше, хотя у нее был еще сильный жар. Под вечер ее снова осмотрел доктор и разрешил отвезти домой, только в мягком экипаже, в подушках.
Итак, следующую ночь Кати уже провела дома и спокойно проспала несколько часов. Доктор Прибиль, выслушавший в пятницу утром ее легкие, заявил, что опасность миновала, девушка наверняка встанет на ноги.
Почтеннейший Апро был счастлив, из него можно было хоть веревки вить; он готов был всему миру кричать о своей радости и днем даже зашел в лавку, поручив попечение о Катице тетушке Мали.
— Кати вне опасности, — в который раз с сияющей физиономией говорил он всем встречным и поперечным и радостно подергивал свои редкие усы. — И цвет лица у нее лучше, и глаза живее, хотя пока еще она полностью не пришла в себя.
Кто-то сообщил ему (ведь у каждого найдется хороший друг), что случай с Катицей любопытно описан в местной газете.
Придя в мастерскую, Апро тотчас послал ученика за газетой в табачную лавку.
В ожидании газеты он укоризненно сказал бледному, насмерть перепуганному Коловотки:
— Видишь? Из-за тебя произошел этот кошмарный случай.
— Непостижимо! — отозвался тот, ломая руки. — Где были ее глаза, что она не полюбила меня? Она будет жить? — робко спросил он затем.
— Жить будет, а женой твоей — не будет. Это я тебе aperte [85] говорю. На свете достаточно девушек.
Коловотки горько усмехнулся и спесиво отпарировал:
— Но Коловотки только один, и он будет для вас потерян.
— Не угрожай, Матяш, не огорчай меня и не порти мне сегодняшнего дня: Дороги мне твои красивые туфли, но дочь моя мне дороже. Если ты хочешь выйти из предприятия, выходи, бог с тобою. Я выплачу тебе неустойку.
85
Открыто (лат.).
В этот момент принесли газету. Почтеннейший Апро быстро надел очки, хотя и не с таким нетерпением, какое свойственно профессиональному читателю газет. Медленно и весьма флегматично развернул он газету, но не стал, пробегая глазами чащобы черных типографских букв, нетерпеливо отыскивать наиболее для себя интересное, а начал читать подряд, без всякой предвзятости, переваривая в мозгу каждое сообщение по отдельности, уподобляясь человеку, смакующему закуску, — дескать, ничего, придет черед и для основного блюда!
Первым ему попалось на глаза сообщение о болезни вице-губернатора: было написано, что его превосходительство, хотя
— Какая глупость! — взорвался почтеннейший Апро, бывший ярым противником газет, хотя всегда припрятывал их. — Что, его превосходительство цепями, что ли, прикован к кровати?
Высказавшись таким образом, он обратил внимание на другое сообщение, в шаблонной репортерской манере преподносившее также сущую чепуху: здесь говорилось о том, что гусарский капрал Йожеф Сойка вчера в помещении казармы застрелился из служебного пистолета.
— Ну конечно! — язвительно бормотал Апро. — А мы, глупая публика, подумали бы, если бы сей щелкопер нас не надоумил, что капрал побежал за револьвером в лавку Пергера.
Ниже в разрядку было напечатано: «Некая красивая девушка пыталась покончить жизнь самоубийством». («Гм, гм… значит, вот оно. Посмотрим!») В заметке излагались все события, начиная с того, что некую прекрасную девицу ее безжалостный отец хотел выдать замуж за чеха-сапожника. («Ну и ложь! — воскликнул почтеннейший Апро, полемизируя с газетой, которую он держал в руках. — Ложь, потому что поляк он».) Но сердце девушки влекло ее к другому, и она предпочла смерть замужеству с этим чехом.
Когда взбешенный отец, вообще говоря известный своею грубостью сапожник («Ну, погоди, висельник!»), — который, кстати сказать, является одним из отцов города, разумеется, незаслуженно («Лёринц, разыщи-ка мою палку!»), — среди ночи выгнал родную дочь за непослушание из дома, бедная девушка бросилась прямо в Марош. Дальше пространно и со всеми подробностями описывалось, как девушку выловили из воды. Высказывалось предположение, что рыбак Андраш Морга будет награжден за заслугу серебряным крестом с короной. В заключение под заголовком «В последний час» было помещено дополнительное сообщение: «Из надежных источников стало известно, — гласило оно, — что барышня К. А. уже в течение длительного времени состояла в тайной любовной связи с одним из выдающихся деятелей общественной жизни нашего города, которого мы, принимая во внимание щепетильный характер этого дела, не хотим называть, ибо это несовместимо с присущим нашей газете тактом, но который, однако, является первым человеком в солидном финансовом учреждении города».
Ну, тут уже и дурак догадался бы, что речь идет о Ференце Колоши.
Иштван Апро вскрикнул, как если бы к нему прикоснулись раскаленным железом.
— Горе мне! — воскликнул он и схватился за голову.
На его крик прибежал Лёринц и, увидев, что хозяин без чувств, тотчас же принес воды и побрызгал на лицо старику.
— У меня закружилась голова, — проговорил Апро, придя в себя, — проводи меня домой, Лёринц.
Лёринц взял его под руку и так поддерживал до самой квартиры, хотя в том и не было особой необходимости: на свежем воздухе хозяину стало легче и он шел даже быстрее обычного.
За всю дорогу Апро не произнес ни слова; он шел молча, погруженный в свои думы, как сомнамбула.
— Здесь еще свояченица? — спросил он в дверях у Жужи.
— Ушла домой.
— Ее счастье. А как больная?
— У ее постели сидит монашка. Она спит.
— У, глупая гусыня! — раздраженно бросил Апро, — Выражайся яснее. Кто спит: монашка?
— Нет, больная.
— Ладно. А теперь ступай за мной в гостиную. Ты мне понадобишься.
Жужа слегка оторопела, — такой зловещий взгляд был у хозяина, — однако последовала за ним.