Несчастья — были. Умирали други.Землетрясения крушили города.Но никогда не опускались руки:несчастье, горе — это не беда.Пришла Беда. Настала, приключилась.Не гостевать — сожительствовать ко мне.К сети моих деяний подключилась,засела в мысли, словно гвоздь в стене.
«О, волосок! Я на тебе вишу…»
О, волосок! Я на тебе вишу.Соломинка! Я за тебя хватаюсь.И все-таки грешу, грешу, грешу,грешить — грешу, а каяться — не каюсь.Я по канату море перейду,переплыву в лодчонке — океаны.А если утону и упаду,то
обижаться на судьбу — не стану.В тот договор, что заключен с судьбой,включен параграф, чтоб не обижатьсяи без претензий выслушать отбой,уйти из слова, с музыкой смешаться.Но все-таки, покуда волосокне порвани пока еще соломинкиостался на воде хотя б кусок,не признаю элементарной логики.Не признаю!
На первый заработок, первую деньгукупил часы. В отличье от счастливых,с тех пор смотрю на них и не могувзгляд оторвать от стрелок торопливых.Я точно знал, куда они спешат:не к своему, а к моему финалу.Звонит звоночек, мельтешит фонарик,напоминанье не ведает пощад.Я часовую стрелку полюбил.В отличье от секундной и минутной,она не знает этой спешки нудной.Она умело сдерживает пыл.Разбогатею и еще куплючасы, чтоб годовые стрелки были,такие, чтоб медлительно поплыли,подобно солнцу или кораблю.
«Как важно дерево в окне…»
Как важно дерево в окне:не дом, не столб, а ствол древесныйи синий дальний свод небесный —пусть хоть клочком синеет мне.Как хороша в окне звезда.Пусть хоть одна звезда, большая —и прочь уходят города,ее пространствам не мешая.Бывает, молния сверкнет,перечеркнет квадрат оконный,и гром, как взрыв мильонотонный,войну и молодость вернет.Бывает, смерть прильнет к стеклу,закат окно окрасит красным.Неописуемо прекраснои просто так —глядеть во мглу.
«Я был молод. Гипотезу бога…»
Я был молод. Гипотезу богас хода я отвергал, с порога.Далеко глаза мои видели.Руки-ноги были сильны.В мировой войне, в страшной гибелине признал я своей вины.Значит, молодость и здоровье —это первое и второе.Бог — убежище потерпевших,не способных идти напролом,бедных, сброшенных с поля, пешек.Я себя ощущал королем.Как я шествовал! Как я властвовал!Бог же в этом ничуть не участвовал.Идеалы теряя и волосы,изумляюсь, что до сих порне услышал я божьего голоса,не рубнул меня божий топор.Видно, власть, что вселенной правила,исключила меня из правила.
«Человеческую жизнь (с деталями)…»
Человеческую жизнь (с деталями)можно (в среднем) рассказать за два часа,доверительно бросаясь тайнами,убедительно меняя голоса.За сто двадцать (с чем-нибудь) минутокможно изложить, пересказатьстройных, ломаных, прямых и гнутых,колыбель с могилой увязать.Все-таки обидно: ели, пили,жили, были — все за два часа.Царства покоряли, окна били,штурмовали небеса,горы двигали и жгли леса —все за два часа!
ВОЗРАСТ АВИАЦИИ
Излет говорят, где бы прежде сказали — закат.Уже
авиации лет пятьдесят-шестьдесят.Уже излеталось пять-шесть поколений пилотов,и мы наблюдали такую же цифру излетов.Излет в авиации — пенсия и мундир,и на небо смотришь сквозь мелкую сетку гардин,и пишешь статейки в журнал «Авиация и космонавтика»с таинственной подписью «Мнение практика».Меня занимает излет нелетающих тел.Столетья с доктринами я рассмотреть бы хотел.Закаты миров, а не просто закаты светил —все это бы я осветил, охватил.Меня занимает, как старятся, как устают,без боя большие губернии как отдают.Сначала губернии. После же — все, кроме чести.Чуть погодя — все с честью и совестью вместе.Я интересуюсь падением, но не звезды,а, скажем, философа Сковороды.Поскольку не падал сей добрый и смирный философ,я интересуюсь десятком подобных вопросов.Я к возрасту авиации скоропостижно лечу.Озлобиться я не хочу. Сдаться я не хочу.Хочу излетаться, — не так, как эпохи. Как пули,которых с пути никакие ветра не свернули.Лететь до конца по почти что прямой кривойи врыться в песок, без претензий, что я, мол, еще живой.
«Я зайду к соседу, в ночь соседа…»
Я зайду к соседу, в ночь соседа,в маету соседскую зайду,в горести соседские — заеду,в недобро соседа — забреду.По-соседски спрашивать не стану.Знаю все и так.Посижу. Компанию составлю.Проиграю в дураки пятак.Надо все же иногда соватьсяи в чужие, не свои дела.Вижу: начал интересоваться,прояснились линии чела.Вышедший из сутолоки, сумятицы,жизнью именуемой, опятьосторожно, боязливо пятится,поворачивает вспять.
СИЛУЭТ
На площади Маяковскогоуже стоял Маяковский —не бронзовый,а фанерный,еще силуэт,не памятник.Все памятники — символы.Все монументы — фантомы.Фанерные монументычетырежды символичны.Поставленный для прикидкик городу и к миру,он подлежал замене.Ему отмерили векунедели, а не столетья.Но два измеренья фанеры,дрожащие от ветра,были странно прекрасныв городе трех измерений.Два измеренья фанерыбез третьего измереньяобладали четвертым —неоспоримым величьем.Ночами его освещалибольшими прожекторами,и скульпторы меряли тени,отброшенные монументом.Массивность и бестелесность,громадность и фантомность —такое стоило крюку.Я часто давал его ночью.Быть может, впервые поэтупоставили то, что надо,а кроме силуэта,нам ничего не надо.А кроме тени черной,уложенной на асфальте,не ставьте ничего нам,нам ничего не ставьте.
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ
Легкие легенды и тяжелые,словно танки, факты.Легкие легенды мотылькамина броню действительности сели.Легкие легенды потакаюттяжелоподъемным фактам.Легкие легенды легким флеромобволакивают девяностоградусность,прямизну углов реальности.Легкие легенды легкой пыльюзаметают яркость красок жизни.Но когда она рванется,двинется, стронется с места,первыми под гусеницыпопадают легкие легенды.