Том 3. Менестрель. Поэмы

Северянин Игорь Васильевич

29

Да, сухи дни, как сухи души, А души сухи, как цветы, Погибшие от знойной суши… В чем смысл культурной суеты? В политике вооружений? В удушье газовых сражений? В братоубийственной резне? В партийных спорах и грызне? В мечтах о равенстве вселенском? С грозящим брату кулаком? В нео-философах с их злом? В омужественном поле женском? В распятьи всей землей

Христа, За мир закрывшего уста?

30

Тогда долой культуру эту, — И пусть восстанет та пора, Когда венки плели поэту И чли огонь его пера! Когда мы небо зрели в небе — Не душ, зерно живящий в хлебе, Когда свободный водопад, Не взнузданный ярмом преград, Не двигателем был завода, А услажденьем для очей, Когда мир общий был ничей, Когда невинная природа, — Не изнасилена умом, — Сияла светлым торжеством.

31

Прошли века, и вот мы — в веке, Когда Моэта пена бьет, Когда, как жаворонок некий, Моя Липковская поет! Когда, лилейностью саронской Насыщенный, пью голос Монской И славословлю твой талант, Великолепная Ван-Брандт! В эпохе нашей сонм отличий От раньше прожитых эпох, Но в общем всюду тот же вздох, Все тот же варварский обычай: Жизнь у другого отнимать, Чем обрекать на муки мать.

32

Все нарисованное было В девятисотые года, Когда так много в душах пыла, В поступках — еще больше! — льда… Прошу простить за утружденье Вниманья эрой вырожденья, — Не все в ней, мнится мне, мертво: Искусства явно торжество, И этого вполне довольно, Дабы с отрадой помянуть Свершенный нами с вами путь, А если спутал я невольно Событий ход, виднее вам: Мой справочник в глуши — я сам!

33

Легко судить о человеке, Но быть им, право, тяжело… Освободим же от опеки Нам ближнего свое чело: Никто друг другу не подсуден, По меньшей мере, безрассуден Иной к живущему подход. Пусть он живет за годом год, Как указуют грудь и разум, Как может жить и хочет он: Ведь чувство — лучший камертон. Поверим же глазам и фразам, И настроеньям, и всему, Что жизнь его дает ему…

34

…Приехав в город, Lugne рыдала Неудержимо, как дитя, Чем

изумила генерала И возмутила не шутя. Он попытался знать причину, Но, побоясь попасть в пучину Несдержанности, отошел В сторонку, холоден и зол. Неделю просидела в спальне, К себе впуская лишь Riene, Потом утихла. Нити вен Висковых сделались печальней, И ранним утром в день восьмой Вновь стала Lugne сама собой.

35

Наружной выдержки порою Достаточно, чтоб в колею Жизнь встала, и я сам, не скрою, Тем способом чинить люблю Прорехи собственных ненастий, Рассудку подчиняя страсти. Я мыслил в юности не так, Затем, что был большой чудак. Теперь же здесь, в стране нерусской, И хорошенько постарев, Давлю в себе и страсть, и гнев, Вполне довольствуясь закуской, Какую мне дает судьба: Мудра эстонская изба!..

36

И пусть Фостирий — мудрый хандрик, И пусть поэзия — в селе, Lugne вечно грезит о Леандре, Кто дал ей грезу на земле, Кто встретился ей очень кстати Там, на оранжевом закате, На озере монастыря… Свою судьбу благодаря За встречу, чуждую измены Телесной — дух ее без ков: Он волен на века веков, — Что очень важно для Елены, Она не ищет новых встреч С тем, кто сумел ее зажечь.

37

Наоборот, когда ей Кира Дала намек на встречу с ним, Не донося до рта пломбира, Бровей движением одним, Соединивши брови туго, Ее сконфузила подруга. И часто говоря о нем С неугашаемым огнем, О встречах каждый день молчали И ждали писем от него. Уж приближалось Рождество, Уже зима была в начале, И хоть была уже зима, Он им ни одного письма…

38

Ежевечерне выезжая В театры, в гости, на балы, Неизменимо всем чужая (Как эти глупы! как те злы!..), Тая в душе любовь к прекрасным Глазам, своей печалью ясным, И от любви похорошев, Хотя немного побледнев, Она в лице своем являла Вполне счастливую жену, И даже зависть не одну Будила в дамах, чем нимало Не смущена, смущала тех, Кому ее был внове смех…

39