Том 3. Менестрель. Поэмы

Северянин Игорь Васильевич

3

Когда разгромленный Юденич В Прибалтику их приволок, Полковник Александр Евгеньич С женою вместе в тифе слег. Да, тиф, свирепствовавший в Нарве От Гунгенбурга и до Ярви, Порядочно людей скосил Слезами горести и скорби. Его бациллы разносил Бедняк — в узле, крестьянин — в торбе, Вагон — в скамейках, по полям И деревням болтливый ветер… Тиф только Орро не заметил И прикоснуться к тополям Не смел своей гребучей лапой. Как малярия под Анапой, Так тиф — под Орро… Без гроша В кармане Липа, пореша Спасти родителей от смерти, Истратив бывшее в конверте, Продать решилась кое-что Из наспех взятого: пальто Каракулевое, браслетку, Часы и ценный адамант. Недаром ибсеновский Бранд Закаливал тридцатилетку: Ее заботы и уход За страждущими не пропали, — И

вот отец уже встает С постели в беженской опале; За ним поправилась и мать, Благодаря стараньям Липы. Поэтому легко понять, Что в этот год особо липы Благоуханные цветут, И чуждая ей деревушка Совсем особенный уют Таит в себе. И мать-старушка, К весне восставшая с одра Болезни, ей еще дороже… Как с Липою она добра! И папа, милый папа, — тоже!.. «Ведь вот как нищие живут: Недоедая, прозябая, Справляют непривычный труд, Ан, глядь, не сдохнут, не умрут!» — Соседка молвила рябая.

4

Увлекся Липою матрос, Двадцатилетний иноземец: Ей приносил букеты роз, А иногда и целый хлебец. Он был хороший мальчуган, Шикарь, кокет, поэт немного, Но он был скользким, как минога, В нее влюбленный Иоганн… Его сменил приват-доцент Гусь-Уткин, с рыжей ражей рожей, Он ей дарил аршины лент И туфли с лаковою кожей, И шоколад, и пепермент… За этим репортер прохожий Увлекся Липой, но без крыл И без бумажника в кармане, В пустячном, проходном романе Он ничего ей не дарил… Была ли Липа с ним близка? Но не были они ей близки. Ей эта жизнь была узка: Грязь, нищета, нужда, тоска И эти жалкие огрызки… Немудрено, когда хромой Сын лавочника, рослый Дмитрий, Игравший с огоньком на цитре, К ней начал свататься зимой, Она без долгих размышлений, Уставшая от оскорблений, Метнулась в брачную петлю, Забыв сказать ему «люблю»…

1922 г.

Невесомая

1

В этот вечер рыба не клевала, И мой стоящий галиот Плыл в финский эпос «Калевала»: Мечта свершала свой полет, И несмотря на то, что лодку Держали цепко якорьки И по соседнему болотку Бродили странные зверьки, Мысль отвлекавшие, — на это, Я повторяю: не смотря, — Междупланетная комета, Мечта летала, лёт быстря, Моих озерных игр Прилепа С тоской рванула поплавок: Так был нарушен финский эпос, Который дать поэзу мог… Зевнув, удилище сложила И положила в галиот; Терпенье истощив, решила: «Сегодня рыба не клюет. Домой не хочется, однако: Люблю на озере закат. Побудем на воде до мрака, — Вернемся к ужину назад. Снимайся с якоря. Приякорь В Янтарной бухте, встав под скат, Где, помнишь, как-то куропаток Вспугнули мы, а сам меж тем Мне расскажи про психопаток: Ты, знаю, мастер этих тем»… Возможно ль отказать Прилепе В пустячной просьбе? Почему ж Моих былых великолепий Не вспомнить маленькую чушь?…

2

— Среди моих «северянисток», Я помню, были две сестры, Которых медицинский выступ — До времени и до поры — Их, этих дев, в меня влюбленных, Привел бы в дом умалишенных… Они прислали пару дюжин Мне писем, бегали вослед. Одна из этих двух «жемчужин» Подписывалась Violette И даже приезжала в Тойлу, Когда в пятнадцатом году Я жил на даче там, но «ой-ру» Я не люблю, ей на беду, Предпочитая «ой-ре» этой Нео-классический балет… И вот — осталась нераздетой, Раздеться жаждя, Violette… Что делать? Пьян иною «вишней В вине» я был тогда, и сон Иной я видел. Так излишне Истратилась на пансион Девица, проживя неделю, Мне назначая rendez-vous… Ответного не вызвав хмелю, Она вернулась на Неву. О, с лентой черною букеты, Подброшенные на крыльцо! О, незнакомой Виолетты Невиданное мной лицо!

3

Ее сестра была смелее, И вот в один несчастный день Вдруг появилась на аллее «Ивановки», как дребедень: Лет сорока пяти, очкаста, С бульдожьим ртом, бледна, как мел, Она себе сказала: «Баста Мечтать: да будет шаг мой смел!» И потому, без приглашенья, Не будучи знакома, вдруг, Как очень скверное виденье, Явилась; вызвав мой испуг. Моя жена (не ты, Прилепа, — Была другая — тип Зизи…) Шепнула: «Как она нелепа, И как трудны твои стези!..» Приехавшая психопатка Мне отпустила комплимент, Глаза закатывая сладко: «Вы — колоссальный декадент»… Твердила

о своем восторге Пред «царственным» моим стихом И голосом кабацких оргий Читала, пополам с грехом, Мне самому мои пиесы На мой же собственный мотив!.. И из себя, как поэтессы, Шипела, как локомотив, Бездарные стереотипы, Аляповатые клише… Ах, эти «цоканья» и «всхлипы» Мне были так не по душе!

4

Я видел: между нами бездна, Но я молчал, молчал любезно, Давно приняв рецепт Гюго: С бездарью ссора бесполезна И не изменит ничего; — Бездарь не прекратит писанья, Какое б ты ей резюме Ни наложил; храни молчанье: Она себе ведь на уме… Когда какой-нибудь поэтик Стихами донимал Гюго, Гюго, стихи бросая эти, К себе любезно звал его, В изысканнейших выраженьях Благодаря его в письме За «истинное наслажденье», За «луч, сияющий во тьме»… Когда ж «на зов» версификатор Шел «в гости», пьяный от похвал, Величественный триумфатор Поэтика не принимал… Но я доступностью недаром Известен был на всю страну… Ах, я писателям поджарым Не намекал: «Я вас турну…» Всех принимая, слушал стойко, — До обморока иногда… Меня дурманили, как стойка В трактире, эти господа! Ты знаешь? эта графоманка Себе избрала псевдоним Шокирующий: «Северянка» — И стала действовать под ним!

5

Хрустя, как бы жуя галеты, Она читала ерунду. Я, ради смеха, приведу Пародию на те куплеты: «Я лыжебежец и гарцор! Я грежу ль? да! о мглистый сланец Моих разбегов льдяный танец…» И дальше в этом роде вздор. В какой вошла она азарт И совершенно позабыла. Что выкрала, в разгаре пыла, «Моих разбегов льдяный старт» Из моего стихотворенья, Одно лишь слово изменя… Но я не высказал сомненья, Что эта строчка из меня! Она подумала, должно быть, Что я не знал своих стихов… Когда пускает лампа копоть, Фитиль я приспустить готов… А если это с опозданьем, Придется открывать окно… Так и с назойливым созданьем Мне было поступить дано, Но то впоследствии… Об этом Скажу всего в двух-трех словах. Вообразя себя поэтом, Она твердила о стихах Весьма решительно и нагло, Пока однажды не иссякла, Когда я сделал некий «взмах»…

6

Один хороший мой знакомый, Большой ироник и шутник, Над поэтессой невесомой Смеясь в душе своей, поник Для вида грустно головою, И на вопрос ее, что с ним, — Ответил: «Занят я вдовою, — Царицей Ингрид я томим. Мне кажется, не с Вас ли Ингрид Написана? признайтесь мне…» И поэтесса глаз своих тигрит, Оставшись с ним наедине: «Да что Вы? разве я похожа На королеву?» — говорит. И вдруг решает: «Hy, так что же? Конечно, это я — Ингрид!» С тех пор (о, бедная поэма! О, бедная моя мечта!) Воробушкина ищет крэма Для носа, носом занята. Воробушкина королевой Мнит не шутя себя, — всерьез И, будучи престарой девой, Томится от запретных грез. О, раз Воробушкина — Ингрид, Конечно, Эрик — сам поэт!.. И снова взор она свой тигрит, Слагая тигровый куплет…

7

Она приходит к нам так часто, Что чаще трудно приходить… Она по-прежнему очкаста, Еще очкастей, может быть!.. Она такие «куры строит», Что вспугивает даже кур, Она так охает, так ноет, Что Эрик был не белокур, А «вроде Вас — шатен кудрявый… И римский профиль… как у Вас…» С такой ухмылкою лукавой Подмигивает сивый глаз, Что я в отчаяньи тоскую И до упаду хохочу, Смотря на Ингрид, но такую, Какую вовсе не хочу…

8

Могло бы это продолжаться До бесконечности, но раз Пришлось заночевать остаться Версификаторше у нас. Но прежде чем уснуть в столовой, Она спросила у жены: «Ваш муж, не правда ли, бедовый? Вы поручиться мне должны, Что выйду…» Легкая заминка В ее чудовищных словах. О, святость фразы Метэрлинка В гнилых кощунственных устах! А утром с наглою ухмылкой Смотрела прямо мне в глаза, Игриво помахала вилкой, Рот по привычке облизав… И вдруг внезапно вопросила, Что называется, врасплох: «Не правда ль, я большая сила И стих мой далеко не плох?» Но я, женой предупрежденный О фразе дерзостно-больной, Сказал, сердито раздраженный Всей этой вздорной чепухой, О всем о том, что накипело В глубинах сердца моего, Чего сказать бы не посмела Корректность Виктора Гюго!