Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Гарин-Михайловский Николай Георгиевич

Да у алексеевской избы все надрывается без умолку обезумевшая Матрена. Растрепанные волосы, горят глаза, сидит, поджавши под себя ноги, и качается. Обезумела, ничего не понимает и все смотрит в свое пепелище. Спят ребятишки. Стоит неподвижно возле них и жены Алексей, как часовой на каком-то фантастичном кладбище с памятниками на нем обгорелых остовов печей.

Лежат кругом бледные, измученные, сажей измазанные лица. Лежат без движения, но не спят и в смертной тоске чутко слушают и вой Авдотьи и безумные вопли Матрены.

Порой сквозь теплый дымок прорвется холодная струйка и принесет с собой запах близкого уже снега. Екнет сердце и

сильнее замрет тоской.

Еще подвинулась ночь. Стихли вопли Матрены и Авдотьин вой.

— Наказал господь! — говорит Корней, — чего поделаешь, терпеть надо.

— То-то вот терпеть, — ворчит чей-то голос, — отруби заместо хлеба ели, — думали: эх, горе какое!.. А тут ни жилья, ни отрубей… И всё ропщем?!.

— Эхе-хе! ропщем! за грехи и наказывает господь…

— Ропщем, ропщем, — судорожно, тоскливо задвигался Корней. — О, прости господи!

— А он-то, господь наш, царь небесный, — говорит с тихой сладкой грустью Федор, — во тьме и в яслях зачался, да на кресте жизнь свою кончил.

Льются слезы сладкой покорности по щекам Федора.

— О господи, господи, боже мой! нам ли роптать?! вон он, владыка святой: над нами… Он, господь наш, отнимет и даст: много милости у него, святого.

Утихла боль сердца и сменилась покорностью тому, у кого проводят в гостях погорельцы эту ночь. Всем хватило места в божьей избе: раздвинулись стены и поднялись до самого неба. Утомились и спят божий гости.

Глядят из далекого синего мрака яркие звезды на бедных страдальцев неустроенной земли.

— О господи, господи, господи, — несется и тонет во мгле чей-то одинокий шепот.

Путешествие на Луну ^*

Святочная фантазия

Раз зимой пришлось мне переезжать из одного города в другой, такой же. Оба города расположены были на большой реке, и летом переезд на пароходе был бы быстр, приятен и дешев. Но зимою задача значительно осложнилась. Если ехать на лошадях 400 верст, то это стоит дорого и переезд неудобен, а для больных или людей с ненадежным здравием такое путешествие даже рискованно. Если ехать по железной дороге объездом, то надо сделать 1600 верст и потерять четверо суток на переезд и сутки на ожидание поезда. Но зато переезд дешев: одиннадцать рублей за все 1600 верст. Итак, дилемма: с одной стороны — дешево, а с другой — напрасная трата времени. Но ведь время — деньги, сказал бы какой-нибудь англичанин, обгоняя народы на своем стоверстном в час паровозе. «То англичанин, а мы — русские», — основательно ответят мне. Конечно. Хотя кое-кто и из русских силою вещей вынуждается дорожить своим временем, но ведь это «кое-кто».

Один господин говорил мне:

— При моих разъездах я ровно втрое больше трачу времени, чем мог бы его тратить; если это перевести на русский язык, то это значит, что вместо одного года я трачу три. Хорошо, если б у меня было три жизни, а без этого я сомневаюсь, чтоб моя работа была сколько-нибудь продуктивна: мне приходится втрое быстрее сжигать свою жизнь.

Говорил мне это только один господин, и тут же ему возразил другой, жирный и благодушный, как летнее солнце:

— Э, батюшка, наш русский человек искони говорит: «Дело не медведь — в лес не уйдет!»

Итак, мне надо было во что бы то ни стало ехать. Задача была не из легких: с одной стороны, я не был так богат, чтобы истратить пять дней, когда можно было ограничиться,

при проезде на лошадях, двумя, но с другой стороны — я был так беден, что не мог тратить шестьдесят рублей там, где можно истратить всего одиннадцать. И вот я выбрал нечто среднее и решил по одной железной дороге проехать столько, чтобы, с выигрышем двух суток переездом на лошадях стасорока-верстного расстояния, попасть на соответственный поезд другой дороги, идущей в требуемый мне город. При помощи путеводителя я вычислил разницу времени между двумя поездами двух разных дорог, с возможно кратчайшими перегонами на лошадях, и, наконец, выбрал этот путь между двумя городами. Несомненно, и на этом пути было почтовое сообщение и вообще можно было ехать без компаса и десятиверстной карты, не то, что где-нибудь в сибирской тайге. Но там деревья, а здесь люди, среди которых можно запутаться хуже, нежели среди деревьев. Это не острота, а факт, который в данном случае в сотый раз и подтвердился. И не где-нибудь в Пошехонье, а в губернском городе, на почтовой станции, куда я дал телеграмму, чтобы выставили мне к поезду лошадей. Впрочем, давая телеграмму, я был основательно убежден, что лошадей мне не выставят. Тем приятнее было разочарование — лошади уже ждали меня.

Это было хорошее начало, но в дальнейшем меня поджидала такая путаница, из которой только случай выручил меня. Началось все это, как обыкновенно, с самых незаметных пустяков.

— Прогоны здесь отдайте, — сказали мне.

— Ну что ж, здесь так здесь… Сколько?

— Да сколько, — четыре с полтиной…

Ямщик скользнул по моему лицу и проговорил:

— То, бишь, пять… Вишь ты, память отшибло…

Как ни старался он быть естественным, но опыт жизни заставил меня насторожиться. Главное, что мне дорого было, это время.

— Сколько всего верст до города Н.?

— Этого мы не знаем.

— А до станции, куда ты меня повезешь?

— До станции тридцать.

— Почем же с версты прогоны?

— Я не знаю…

— Как не знаешь, ведь это почтовый тракт?

— Нет тут никакого тракта почтового.

— Как нет?.. А почту из этого города в тот город возят?

Ямщик, вначале совсем смущенный, стал уверять, что никакой они почты не возят, но затем отказался от непосильного труда — обморочить меня заговорами.

— А ты слышь, что я тебе скажу, — начал он, подумав, и, смущенный собственной таинственностью, добродушно закончил: — Почтовый-то тракт на двадцать верст длиннее… Вот чего!

— На двадцать верст длиннее, а ты сразу хочешь двойной прогон положить в карман! Да опять же я не знаю, куда ты повезешь меня без тракта, а там опять будут брать с меня за двойные расстояния двойные прогоны.

— Чай, не разбойники! Крест у них есть.

— Такой же, как у тебя?!.

Ямщик помолчал и уж совсем огорченный ответил:

— Мне что! Что велит хозяин, то и делаем. Айда на станцию, там с ним ладьтесь, как знаете…

Когда мы сели в сани и, тронувшись, избавились от лишних свидетелей, я вынул рубль и, передавая его ямщику, проговорил:

— Послушай, голубчик, я твоему барину ничего не скажу, научи ты меня, как мне короче проехать к другой железной дороге. Ведь ездят же у вас?

— Да вишь ты, ездят-то они ездят, прежде мы и сами доподлинное знали, ну, а тут раскрылось — дело… того, тебе бы до следующей станции ехать бы надо… Там что-то больно коротко, всего-то верст девяносто. Ты вот чего, ты нашему хозяину вели везти себя прямо на эту станцию.