Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
Шрифт:
— Да, но у нас нет пролетария…
— Он у вас есть. И в ваших деревнях тридцать процентов безлошадных и теперь, а пролетарий наш не пустит в жилище вашего собственника и своей собаки.
— Но наш собственник сыт.
— Картошкой или суррогатом хлеба?
— У нас нет зато социальных вопросов.
— Это гордость истощенного голодом человека; он не двигается потому, что он больной и больше думает о смерти, чем о жизни.
— Это клевета!
— И заметьте, что все, говорящие о самобытности, меньше самобытны,
— Да, русские-для русских!..
— А бог для русских или для всех?
Однако этот американец со своими свободными речами сделает, пожалуй, то, что цензура наша…
От этого слова я, как ужаленный, просыпаюсь и смотрю так, точно и не спал, или, вернее, не разговаривал с американцем.
Мы все так же мчались вперед в бездну мрака.
Вдруг… Это, впрочем, очень трудно выразить… Я почувствовал вдруг какое-то смятение, и, прежде чем сообразить что-нибудь, вырисовалось где-то близко около меня немного впереди с левой стороны что-то громадное и, как показалось мне в первое мгновение, страшное… Шум, глухой стук и отчаянные крики. Если до сих пор наша. езда была быстрой, то теперь мы мчались с быстротою молнии. Рядом с нами, точно выросшие из-под земли, мчались другие троечные сани. Сначала обрисовалась в других санях фигура кучера и человека, стоявшего рядом с ним. Затем, когда наши сани стали ровняться и ясно было, что обгоним мы, — этот стоявший человек, упав в сани, крикнул громко:
— Довольно!
Но лошадей уж нельзя было сдержать, и обе тройки неслись некоторое время рядом.
Передо мной промелькнула вытянувшаяся в открытых больших санях длинная фигура у задней стенки саней. Весь в напряжении и покое, он сидел, и, если бы его осветить, он, наверное, оказался бы бледным, худым, черным и со скрещенными руками. Затем мелькнула тройка его громадных лошадей. Они рвались из последних сил и, казалось, с каждым прыжком вырастали из мрака.
— Кто это? — крикнул я своему ямщику.
— Черт! — ответил он односложно.
Черт так черт! Нет ничего более захватывающего и фантастичного этой ночной безумной скачки. Рядом две бешеных громадных тройки, риск каждое мгновение куда-то взлететь, опрокинуться, растоптать друг друга где-то в ночной бездне… Это захватывает дух и зажигает кровь. Еще и еще порыв — и наши сани вылетают вперед, а вот крутой спуск и страшный ухаб, и лошади уже глухо несутся по мосту… Следовательно, пропусти одно мгновение,
— Да кто же это?
— Черт!.. Хуже черта!.. Будет доволен… Давно я до него добирался… «Мои лошади! мои лошади!»… будешь помнить Сашку-ямщика.
Ямщик пустил дымящихся лошадей шагом, бросил вожжи и принялся крутить папиросу.
— Вот тебе и Сашка-ямщик!.. Наплевать на тебя я хотел!..
Закурив и помолчав, Сашка-ямщик продолжал:
— Волков кормит, а людей морит… Собакам памятники ставит, а людей волками рвет… Сука есть у него — дочкой называет.
Но в это время раздался за нами глухой гул, и темная масса пронеслась мимо.
— Врешь!.. — выкрикнул Сашка-ямщик.
И через мгновение мы уже мчались вперед.
Там впереди раздавались крики кучера иседока, у нас было гробовое молчанье. Какое-то высшее презрение хотел выказать, должно быть, мой ямщик этим молчаньем, не крича и не понуждая своих и без того исправных лошадей.
Опять обрисовались сани врага и его стоящая фигура, затем он опять упал в свои просторные сани и, когда мы проносились, снова сидел неподвижно. Мой ямщик, быстро повернувшись, пустил ему презрительное «ха!», и вслед за тем вдогонку за нами раздался выстрел.
В первое мгновенье мы оторопели, а вслед за тем ямщик Сашка совершенно спокойно проговорил:
— Ну и черт!.. Волков кормит, а в православных палит!
Странно, что у меня даже и в мысли не было протеста; палит так палит, пусть! Все целы, а потому — о чем, значит, и разговаривать.
— Он, что ж, на станцию тоже едет?
— Нет, тут вот сейчас своротит к невесте…
Он действительно повернул к невесте, и перед нами мелькнули яркие огни усадьбы, а мы опять помчались дальше.
Но как ни скакали мы, к поезду все-таки опоздали: пять минут всего, как прошел. В утешение начальник станции сказал, что всю зиму-поезд опаздывал, по крайней мере, на час, а сегодня первый раз пришел вовремя.
— Вот следующая станция большая: там он сорок минут стоит.
— А сколько до следующей станции? — спросил я.
— Восемнадцать верст, час идет.
Я возвратился к ямщику, рассказал ему, что узнал от начальника станции и предложил сделать попытку нагнать поезд.
Обмерзлая фигура Сашки-ямщика в темноте наклонилась к земле.
— Кони не вытерпят! — сказал он.
— Бери что хочешь.
— Двенадцать!
— Согласен.
— Дороги вот только не знаю здесь… Бежать на станцию спросить…
Через две минуты он возвращался.
— Знаешь?
Он молча поворачивал лошадей. Повернув, он сел на козлы, тронулся и тогда уже нехотя ответил:
— Знаю… тут только на гору подняться, а там тракт.