Том 4. Плачужная канава
Шрифт:
Александр Ильич, сначала подтягивавший баском, из беспечности впал в ожесточение.
– А кому какое дело, что я пьян! – надмеваясь сердцем, твердил он, глядя перед собою.
А Салтановский – Законник стучал кулаком и совсем некстати жалобно ныл:
– Буду целовать тебя в бесконечность!
И плакал Пряткин – Свинья:
– За что меня обидели?
А с другого конца говорил кто-то, будто очнувшись:
– Ну, что ж, поживем пока что, еще милефолю!
А в ушах отдавало:
– Караул! Спасите!
Кто это кричал, Опарин ли голова, доктор ли Торопцов, не
И застило глаза пьяной слезой.
Не говори, что молодость сгубила,97 Ты ревностью истерзана моей, Не говори, что…Глава пятая
Вождь жизни
Пол-лета стояло дождливо, пол-лета тепло, и прошло тихо. Летом, собственно, и событиям совершаться не полагается, не такое время.
Как водится, и в городе и кругом в деревнях много было пожаров и ночью и среди бела дня. Убийства совершаются по праздникам, а пожары предвидеть невозможно. И часто горело через всю ночь до свету, всю ночь бил набатный колокол всполох, и, как труба, ходил огонь по городу.
В клубе выпивали пива больше, чем зимой, зато водки и всякого милефоля поменьше: летом голова кружится. Разговоров о именинной встрече экзаменатору Лепетову и о ушах чудесных, как и надо было думать, хватило на целое лето.
На Троицу98 град выпал больше желтка яичного, а на Петрово говенье99 усмотрена была ведьма.
Сушковские ребятишки – сам Сушков кузнец, кузня за чайной Колпаками – кузнечата первые донесли о ведьме: бегали ребятишки к монастырю мимо оврага, бегут вечером домой, а из оврага им кто-то в белом – ведьма.
Пошли слухи и толки, и скоро весь Студенец знал о ведьме и ходить уже боялись мимо оврага. А те смельчаки, что подходить к оврагу решались, рассказывали много разного и чудесного: кто говорил, что собственными глазами видел парикмахера Юлина – Гришку Отрепьева, варил будто бы Гришка в котелке себе ужин, а ведьма рядушком с ним сидела и они разговаривали, а другие добавляли при этом, что у ведьмы копыта лошадиные, а руки человечьи, тоже собственными глазами видели.
Почему именно Юлин попал в столь странную компанию, один Бог ведает, – Юлин у всех на виду, Юлин один на весь Студенец и стрижет и бреет. И странно, когда слух дошел до него, сначала он очень храбрился и кое-кому даже «морду набил», а потом присмирел и как-то подозрительно стал хорониться.
Богомольцы, приходящие в Тихвинский монастырь, с трепетом обходили и парикмахерскую Юлина и овраг нечистый, иные, страха ради, вплавь переплывали Медвежину, боясь опоганиться.
И залегла бы дорога – путь в монастырь, как в былые дни путь к Киеву от Соловья Разбойника, не вступись в дело сам Александр
Намерение Александра Ильича было непоколебимо, твердо и благочестиво. И в один прекрасный день, очертя чертою, оцепил он овраг стражниками, а смельчаки с ломами и палками спустились в овраг. И тут уж кто с чем, кто с камнем, кто с кирпичом принялись закидывать яму.
И вдруг из ямы – собака, да большущая, лохматая, белая собака о трех ногах, а за ней щенята. Бросились вдогонку, а ее уж след простыл. Так и упустили.
И как ни было очевидно, что это – собака, не ведьма, и притом собака ярлыковская – Оскарка, а Юлин парикмахер совсем ни при чем, Юлина все-таки поцарапали, да так, что Гришке хоть ножницы забрасывай.
И кое-кто из смельчаков попал в камеру Боброва, и, конечно, отправился прямым путем в острог.
На Ильин день100, как и в старые времена, прибегал дорогой неустроенной и неуезженной из лесов студенецких на Медвежину олень – золотые рога, кунал олень в Медвежину золотые рога. Но вода тепла, не остудилась Медвежина, и ильинским дождем не попрыскало землю, и дни не похолоднели. И пришлось оленю в канун Спасова дня101 опять прибегать на Медвежину, опять мочить в реке золотой свой рог.
А на Спас – на горе бабушка Двигалка – Филиппьева черта родила.
Двигалке под семьдесят, Геннашке, мужу ее, дай Бог, под сорок, а то и того нет, мужик здоровый: спьяну ли на Двигалкины деньги позарился, либо Двигалка ключами своими – двенадцатью ключами обошла мужика102, что-то не без того. Ну, с Двигалкой Геннашке радость не великая, и сошелся он с работницей Васихой, – в чайной у них в Колпаках прислуживала.
Да от Двигалки разве что скроешь, – на то и Двигалка она, чтобы все и про все знать.
Пробовала старуха мыться медом, да после пить Геннашке давала, – не помогло, и задумала старуха попугать Геннашку, чтобы уж во веки вечные ему не шататься.
Поехал Геннашка в Лыков за товаром, осталась дома одна Двигалка, затопила Двигалка под вечер баню, позвала Бареткину акушерку, да в бане и разрешилась.
Черный маленький чертик мохнатый и с хвостиком, – вот каков плод ее чрева!
Бареткина в полицию:
– Так и так, у бабушки Двигалки черный маленький мохнатый с хвостиком, а шейка свернута.
Налили в банку спирту, Двигалкина чертика в банку, в спирт, да Торопцову доктору на осмотр.
Иван Никанорыч, хоть и пьющий, а людям добра немало сделал, и в скольких только поминаниях о здравии ни записан, на ектинье103 за обедней поминают: взглянет Иван Никанорыч глазом и ровно сквозь кожу вовнутрь тебя все видит.
– Мертворожденный котенок! – сказал Иван Никанорыч.
Котенок! – Вера Торопцову велика, да уж тут не до веры.
– Я ничего, я нечистого не знала, пряником меня окормили! – звонила Двигалка звонче ключей своих волшебных, – и зачала я и родила от пряника: Васиха работница принесла мне с базара пряник, съела я пряник и почувствовала тяжесть.